На интервизию без кейса: когда “поучиться у других” превращается в болото

На любой регулярной интервизионной группе через несколько встреч начинают вырисовываться привычные роли. Есть те, кто почти каждый раз приносит случаи, волнуется, запинается, но всё равно выкладывает на общий стол свою работу. А рядом с ними — другие участники: аккуратные, вовлечённые, с блокнотами или заметками в телефоне. Они приходят вовремя, внимательно слушают, кивают, иногда задают уточняющие вопросы, делятся ссылками на статьи и книги. На них приятно опереться, если нужно поддержать атмосферу, задать спокойный, рабочий тон встречи. И когда спрашиваешь: «А что сегодня ваш кейс?», часто звучит знакомое: «Мне нечего принести».

Со стороны это выглядит вполне благополучно. Человек интересуется, регулярно появляется, не конфликтует, говорит по делу. Кажется, что он действительно «учится у других», впитывает опыт, примеряет разные подходы к своей практике. В группе такие участники часто вызывают уважение: они не перетягивают внимание на себя, не устраивают драм, умеют слушать. А внутри у самого специалиста это может ощущаться как спокойная, немного «сдержанная» позиция: я рядом с активной работой, но моя собственная пока остаётся за кадром — как сериал, который давно хочешь посмотреть, но всё время откладываешь на «чуть попозже».

Здесь и проявляется парадокс: формально интервизия создаётся именно для разбора реальных случаев, тупиков и сомнений в практике. Мы записываемся в группы, потому что хотим опоры, другого взгляда, коллегиального мышления. А в реальности значительная часть участников какое-то время, а иногда и очень долго, остаётся в роли наблюдателей. Встреча за встречей они внимательно присутствуют, задают точные вопросы, но собственный материал на общий круг не выводят.

Хочу сразу обозначить: речь не о «плохих» или «неответственных» коллегах. Чаще всего за такой ролью стоит понятная человеческая логика — страх оценки, старые школьные ассоциации, перфекционизм, усталость, желание немного передохнуть в безопасной позиции. Это понятно любому профессионалу-психологу. В этом смысле «вечный наблюдатель» — это определённый способ быть в профессиональном поле, у которого есть и свои плюсы, и свои скрытые ограничения.

В этой статье я предлагаю посмотреть на феномен «интервизии без кейса» как на общую для многих из нас историю, а не на личную ошибку отдельных людей. Мы разберём, как выглядит этот процесс изнутри группы, какие мотивы могут стоять за привычкой приходить «просто послушать» и в какой момент естественная стадия наблюдения начинает незаметно превращаться в болото — не страшное, не обвиняющее, но такое, в котором уже сложнее двигаться вперёд так, как вам бы хотелось.

Как это выглядит изнутри группы

Если посмотреть на такую интервизию не с позиции благостного «мы же собираемся, это уже полезно», а трезво — картина обычно довольно однотипная. Есть кто-то, кто приносит кейс: немного волнуется, пытается уложить в десять минут несколько месяцев работы, перескакивает с деталей на общую динамику, возвращается назад, вспоминает важную реплику клиента уже «на выходе». Простая, рабочая речь, в которой слышно – человеку не всё равно.

Остальные в этот момент занимают свои привычные места. Кто-то сразу включается: уточняет, где именно ситуация стала тупиковой, о чём молчит клиент, что происходило с самим терапевтом. А кто-то остаётся в более тихой позиции: слушает, кивает, что-то помечает в блокноте или в телефоне. Иногда в голове при этом мелькает очень человеческая мысль: «Хорошо, что сегодня не мой кейс, можно спокойно послушать».

Формально всё выглядит как классическая интервизия: есть случай, есть время на рассказ, есть блок вопросов и совместного размышления. Но если немного приглядеться, становится заметно, что нагрузка распределена неравномерно: один человек выносит свою практику в центр круга, несколько активно заходят в обсуждение, а часть группы остаётся скорее в режиме внутренней работы — «я слушаю, сопоставляю со своими клиентами, но наружу это почти не выношу». Так шаг за шагом формируется негласное разделение на тех, кто «приносит материал», и тех, кто «присутствует при разборе». Это не хорошо и не плохо, это просто та конфигурация, в которой группа какое-то время живёт.

Со временемформат встречи может слегка «сползать» в сторону «чай и печеньки» — в буквальном или онлайн-варианте. Начинаем с кейса, а потом плавно переходим к разговорам про нагрузку, выгорание, забавные или странные запросы клиентов, обсуждение новых направлений, конференций, обучений. Тема важная, приятное общение, контакт между людьми тёплеет, Zoom-окно перестаёт быть просто рабочим интерфейсом и становится чем-то вроде профессионального клуба.

Это тоже имеет свою ценность: становится меньше одиночества, появляется ощущение «я среди своих, меня понимают». Просто в этот момент интервизия на время перестаёт быть местом структурированного анализа работы и становится больше пространством встречи людей, которые делают одну и ту же непростую работу. И если такая «волна» иногда возникает и потом группа возвращается к кейсам, это естественная динамика. Вопрос только в том, хватает ли в итоге времени и сил именно на разбор практики.

Отдельная история — когда фокус с клиента чуть-чуть смещается на самого докладчика. Сначала группа разбирает динамику: что происходило в отношениях, какие гипотезы можно построить, какие шаги попробовать. А потом постепенно вопросы начинают касаться уже не только кейса, но и того, как живёт сам специалист:  не «что с системой отношений клиента», а «а как вы вообще выдерживаете такую нагрузку?», не «какие гипотезы у вас были в момент сессии», а «почему вы всё время соглашаетесь на такие условия?» В какой-то момент становится понятно: мы обсуждаем уже не работу специалиста, а его личную историю, его границы, его детские сценарии. И если ведущий не вмешивается, встреча незаметно превращается в бесплатную групповую терапию для самого смелого участника.

Иногда это очень поддерживает: человек получает не только профессиональный взгляд, но и немного человеческого тепла, права быть уставшим, тревожным, живым. Главное, чтобы группа и ведущий заметили момент, когда «давайте чуть-чуть поддержим коллегу»незаметно превращается в полноценную терапевтическую сессию, а кейс клиента окончательно растворяется где-то в начале встречи.

Почему психолог ходит на интервизию без кейса: разбираем мотивы

Если смотреть на позицию «я без кейса» не сквозь призму «ну вот опять», а как на внутреннюю организацию человека, то можно заметить, что дело не в лени или отсутствии интереса к работе. Чаще всего здесь присутствует довольно стройная, только мало осознаваемая логика, в которой смешаны стыд, старые школьные сценарии, перфекционизм, усталость и желание хоть где-то чувствовать себя «достаточно нормальным специалистом». Сложность в том, что иногда эта логика начинает незаметно мешать. То, что снаружи выглядит как «отговорки», внутри часто переживается как способ удержать себя в профессии.

Страх оценки и стыд

Один из самых частых вариантов звучит примерно так:

«Как только я принесу свой кейс, станет видно, что я не дотягиваю». Не «где-то ошибаюсь», а именно «не дотягиваю» в целом.

В этой логике представление кейса становится чем-то вроде рентгена: на него посмотрят коллеги и увидят все «дефекты конструкции» — где растерялся, где пошёл за собственной тревогой, где пропустил что-то важное. Тогда фраза «случай пока сырой» или «надо ещё понаблюдать динамику» становится попыткой чуть отложить момент, когда придётся предстать перед другими не в виде списка обучений и регалий, а в виде обычной, несовершенной практики.

По сути, это способ отложить встречу с переживанием «меня увидят настоящим, не отредактированным». И это переживание трудно назвать чем-то патологическим — оно очень понятное, особенно в профессии, где мы много знаем про тонкие места друг друга. Для многих специалистов идея «меня увидят по работе, а не по сертификатам» действительно требует внутренней опоры, которую не сразу удаётся собрать.

Школьный опыт «выхода к доске»

У интервизии есть ещё один «побочный эффект». Она очень легко перекодируется в сценку из школьной жизни. Ведущий легко превращается в «учителя», группа — в «класс», а кейс — в контрольную, к которой, конечно же, всегда можно подготовиться получше. Если в школьном опыте выход к доске был связан с тревогой, стыдом, ощущением, что сейчас все увидят, «как я не понимаю», — тело и психика вполне логично стараются не повторять этот сценарий во взрослом, да ещё и профессиональном контексте. Во взрослой версии роли меняются, но телу и эмоциональной памяти на это всё равно.

Тогда позиция наблюдателя — это знакомый защитный механизм и способ сохранить достоинство: я «хороший ученик», я присутствую, всё слушаю, просто не выхожу в центр. Формально — всё в порядке, по ощущениям — меньше риска снова оказаться в роли того, кто «под прожектором». И это работает, пока не становится единственным доступным способом быть в группе.

Перфекционизм и ожидание «идеального» кейса

Ещё один узнаваемый мотив — ожидание особенного, «по-настоящему интересного» случая. Внутренний диалог при этом может звучать так:

«Ну что я со своей банальной парой туда понесу, у людей такие истории…»

Внутри живёт образ особенного клинического материала, который «действительно стоит обсуждать»: сложная диагностика, редкое расстройство, драматическая история. Что-то, что выглядит как достойный сюжет для статей и конференций. Тогда всё остальное — повторяющиеся конфликты в паре, выгорание, затянувшиеся жизненные кризисы — воспринимается как «банальные вещи», обесценивается. И появляется внутренняя установка:

«Вот когда будет действительно интересный случай, тогда да, тогда и принесу».

Парадокс в том, что именно в этих «банальных» историях чаще всего и живёт наша ежедневная сложность. Интервизия как раз и создана для того, чтобы на них посмотреть вместе, увидеть то, что в одиночку трудно разглядеть. Но перфекционизм предлагает другую схему: сначала сам всё разложу, доведу до аккуратного вида, а уже потом покажу людям. В результате на обсуждение либо не попадает ничего, либо приносится уже «отредактированная версия», в которой сложно добраться до тех реальных точек, где у специалиста действительно возникали вопросы.

Отсутствие навыка формулировать запрос

Иногда дело не в страхе и не в перфекционизме, а в том, что человек честно не понимает, «с чем именно он идёт». Есть ощущение, что после сессии остался тяжелый осадок, есть настораживающая повторяемость сюжета, есть чувство, что «что-то не туда», но перевести это в фразу «мне нужна помощь вот здесь» оказывается непросто. В голове могут звучать опасения:

«Я сейчас начну рассказывать, меня завалят уточнениями, я запутаюсь».
«Они спросят: “какой у вас запрос?”, а у меня он пока только в виде смутного чувства».

Тогда «мне нечего принести» звучит безопаснее, чем «у меня есть смутное ощущение тупика, и я не знаю, как его описать». Хотя по сути это ощущение уже и есть исходная точка запроса. Просто не все привыкли считать право «я пока не понимаю, но хочу вместе разобраться» достаточным основанием для выхода в центр.

Вторичные плюсы позиции наблюдателя

У роли наблюдателя есть и вполне понятные плюсы. Можно регулярно бывать в профессиональной среде, слышать настоящие случаи, брать себе формулировки, идеи, решения. Можно чувствовать себя частью сообщества — при этом не рискуя столкнуться с собственными уязвимыми местами на глазах у коллег. Особенно в периоды внутренней или внешней перегрузки такой щадящий режим участия бывает буквально спасением.

Это такая форма профессиональной «подзарядки», в которой есть только плюсы: принадлежность, общение, интеллектуальная стимуляция. А вот цена — отсутствие прямой обратной связи по собственной практике — некоторое время остаётся незаметной. Особенно если внутри уже есть усталость, перегрузка или сомнения в себе, и тогда безопасная роль наблюдателя кажется чуть ли не единственно переносимым способом быть среди коллег. Фактически это «эконом-режим» профессиональной включённости: я в теме, я рядом, но дозирую степень открытости. И это нормально, пока этот режим остаётся вариантом, а не единственно возможным способом быть в группе.

Объективные причины — и момент, когда они становятся паттерном

Отдельно в этом списке стоят вполне реальные обстоятельства. Клиент заболел, сложный случай «подвис», неделя ушла в документы и отчёты. Бывают циклы, когда действительно нечего приносить — и это не всегда избегание, бывает, что это ритм практики. Такое бывает, и иногда прийти без кейса действительно нормально.

Проблема начинается там, где «не успел», «всё рассыпалось», «как-то не сложилось» звучит из встречи в встречу. При этом, если честно посмотреть на практику, кейсы, которые не дают покоя, есть. Просто до группового разбора они почему-то не добираются.

В этот момент вопрос постепенно меняется: не «есть ли у меня кейс», а «что со мной происходит в те моменты, когда я снова выбираю остаться в роли слушающего». И это уже не про поиск «виноватого», а про исследование собственного стиля профессионального присутствия. Снаружи это выглядит как цепочка «так получилось». Внутри — как довольно устойчивый способ избегать встречи с собственной уязвимостью в профессиональной роли.

Чем вредна хроническая позиция «я без кейса»

Если период «я пока просто посмотрю» затягивается, это начинает отражаться не только на ощущениях самого специалиста, но и на том, как живёт группа, как в ней распределяется риск и польза, и что в итоге доходит до клиентов. Это, конечно, не катастрофа, скорее это лёгкое, но устойчивое смещение акцентов.

Для самого специалиста

Когда человек долго остаётся в роли наблюдателя, у него действительно тренируется «зрительная кора» — в широком смысле слова. Мозг всё лучше различает нюансы чужой работы: интонации, точки поворота сессии, типичные ошибки, удачные формулировки. Формируются устойчивые схемы распознавания: «вот здесь сопротивление», «здесь контрперенос», «здесь клиент уходит в привычную защиту».

Но у обучения есть одна нейро-особенность: глубже всего закрепляется не то, что мы просто поняли, а то, что пришлось пропустить через собственное действие и последующую коррекцию.

Это работа не только «зрительных» областей, отвечающих за распознавание, но и фронтальных зон, базальных ганглиев, тех самых цепочек, которые отвечают за выбор действий и обучение на ошибке. Когда мы только смотрим и мысленно «играем в терапевта», мозг в основном тренирует систему узнавания и прогнозирования: «я бы здесь сказал…», «я бы пошёл туда-то». Это полезно, но нагрузка ложится главным образом на контуры, которые обслуживают модель в голове. Когда же на разбор попадает наша собственная сессия, включается другой уровень: приходится выдерживать несоответствие между тем, как я думал, что делаю, и тем, как это видится со стороны. Именно это «несовпадение ожидания и реальности» и даёт тот самый мощный сигнал для перенастройки нейронных связей.

Если обобщить, при преобладании роли наблюдателя развивается тонкая настройка «сенсорной части» профессии — видеть, считывать, понимать. А вот «двигательная», условно говоря, — та, которая отвечает за изменение собственных привычных ходов, — получает гораздо меньше материала. В результате специалист может очень точно описывать, что происходит, и при этом чувствовать, что внутри у него всё равно «по-старому»: в похожих ситуациях он автоматически делает одно и то же, просто теперь уже очень хорошо понимая, что именно делает.

Тогда профессиональный рост остаётся в области теории и общего развития. Возникает эффект вечного студента: много знаний, много умных слов, а внутри — чувство, что реальная работа всё равно происходит «где-то там, у других».

Со временем это бьёт и по самооценке. Чем больше вы видите чужих кейсов и разборов, тем выше становится внутренняя планка «нормального уровня специалиста». Но так как вашу собственную практику никто не разворачивал с вами рядом, сравнение происходит не с реальностью, а с идеализированным образом. И парадоксальным образом позиция наблюдателя, которая должна защищать от стыда, этот стыд и подпитывает.

Для группы

Интервизионная группа живёт за счёт того, что кто-то приносит реальную работу. Если на это регулярно решаются одни и те же люди, именно они несут большую часть нагрузки: готовят, выдерживают внимание, принимают вопросы, иногда сталкиваются с тем, что коллеги видят совсем другую картину. Те, кто остаются наблюдателями, вносят другой вклад — фон, замечания, уточнения, поддерживающие фразы. Это тоже важно. Но баланс риска и пользы начинает смещаться — одни чаще оказываются в уязвимой позиции, другие — в более защищённой.

Через какое-то время это обычно чувствуется в эмоциональном фоне группы — снижением интереса, раздражением, ощущением однообразия, — даже если никто об этом вслух не говорит. Как в команде, где одни всё время на поле, а часть игроков устойчиво остаётся на скамейке «на всякий случай».

Для клиентов

У клиентов в этой схеме тоже есть своя цена, хоть они на интервизии и не присутствуют.

Тупики, которые могли бы быть разобраны и переведены в другие решения, остаются тупиками. Ситуации, где специалист раз за разом встречается с одним и тем же типом конфликта, провисания или сопротивления, продолжают повторяться, потому что «я это сам как-нибудь разберу» странным образом годами не приводит к реальному сдвигу.

При этом внешне всё выглядит очень прилично: психолог «ходит на интервизию», числится в профессиональном сообществе, может даже честно рассказывать клиентам, что работает не в одиночку, а в окружении коллег. Но если на эти встречи он приносит только чужие истории, а не собственные тупики, то реальная помощь, которую клиенты получают от этого формата, сильно меньше возможной.

В результате специалист остаётся один на один с повторяющимися сюжетами в работе, а клиент — с теми же кругами в своём процессе, хотя формально вокруг и есть вся инфраструктура профессиональной поддержки.

Для ведущего и формата интервизии

Для ведущего такая группа — отдельный квест. Формально он делает всё правильно — собирает людей, задаёт структуру, поддерживает правила. Но фактически ему приходится всё время балансировать между двумя полюсами: не превращать встречу в лекцию и при этом как-то оживлять тех, кто привычно отсиживается в роли наблюдателя. Если материал приносят несколько человек, выбор невелик. Нужно либо чаще опираться на них, либо добавлять свои случаи и обучающие блоки, чтобы встреча не превращалась в неловкое молчание.

Так интервизия постепенно может сдвигаться в сторону обсуждения общих профессиональных тем, обмена опытом, взаимной поддержки. Это хороший, нужный формат. Просто он уже работает по другим законам. В нем меньше говорят про «разбор конкретной работы», больше про «не быть одному в профессии».

И здесь нет правильного и неправильного варианта. Важно лишь, чтобы группа честно понимала, на что она сейчас больше похожа — на пространство, где регулярно раскладывается реальная практика участников, или на клуб коллег, которые встречаются, чтобы не терять контакт и время от времени опираться на чужие кейсы. В первой конфигурации без кейсов долго не получается, во второй роль наблюдателя действительно может быть основной — и это уже другой выбор.

Когда «прийти без кейса» нормально, а когда — уже симптом

Полностью убрать фразу «я сегодня без кейса» из жизни нельзя и не нужно. Практика психолога живёт не по расписанию интервизии, а по своим циклам, и попытка каждую встречу выжать из себя случай любой ценой быстро превращает супервизорский формат в ещё один источник напряжения. Быть на интервизии без кейса — не преступление и не показатель «плохого специалиста». Вопрос в частоте и в том, какую позицию человек занимает из раза в раз.

Если смотреть трезво, есть несколько вполне бесконфликтных контекстов, где прийти без собственного материала — нормально.

Один из них — пробное посещение новой группы. Человек только заходит в пространство, присматривается к ведущему, к тому, как задаются вопросы, как обращаются с уязвимостью докладчика. В такой момент держать кейс при себе — способ сначала проверить, выдерживает ли группа ту степень открытости, которую он сам для себя считает допустимой. Тут задача — почувствовать, безопасно ли вам вообще здесь. Первая–вторая встреча в роли наблюдателя могут быть частью заботы о себе, а не избеганием.

Другой вариант — самый ранний этап практики. Если человек только начинает работать и у него за месяц было три сессии, а из них две пробные, он действительно может приходить больше «учиться формату». В этот период кейсы ещё не успели накопиться, а сама идея вынести на коллеги даже один эпизод может казаться чем-то слишком большим. Здесь позиция наблюдателя может быть ступенью, через которую постепенно складывается внутренний образ: что вообще считается кейсом, как он оформляется, с чем сюда приходят другие; важно, чтобы «учусь смотреть, как это делается» постепенно сменялось на «учусь приносить своё».

Бывают и простые провалы ритма: клиенты отменили встречи, кто-то ушёл в отпуск, кто-то, наоборот, на таком этапе процесса, когда выносить материал ещё рано. Одна–две встречи в режиме «сегодня без кейса» на фоне регулярных разборов ничего не ломают. Это просто жизнь. Такое бывает. Интервизия — всё-таки не экзамен, а рабочее пространство, и иногда честное «на этой неделе у меня действительно нет материала» — это факт, а не манёвр.

Во всех этих случаях позиция «сегодня я больше слушаю» встроена в процесс, а не подменяет его. Главное — чтобы она не становилась удобной постоянной пропиской в роли наблюдателя.

Признаки хронического избегания

Один признак — устойчивость. Группа меняется, темы меняются, обсуждаются сложные сюжеты, а кто-то стабильно остаётся в роли того, кто «послушает других». Иногда это подаётся с лёгкой самоиронией, иногда — с виноватой улыбкой. Но по факту это уже не разовая история, а устойчивая позиция.

Второй признак — расхождение между внутренней картой и внешним поведением. В практике есть случаи, которые не отпускают: повторяющийся тип клиентов, участок, где специалист раз за разом чувствует себя «слепым», история, о которой он думает по дороге домой. Но именно эти случаи никогда не доходят до общего разбора. Формулировка «мне нечего принести» в этот момент уже мало соответствует фактам; больше подходит вариант «есть что приносить, но между этим и реальным шагом что-то встаёт». Если такие случаи есть, но на групповой стол они никогда не попадают, стоит спросить себя не «есть ли у меня кейс», а «что мне мешает его принести».

Третий маркер — характер внутреннего диалога. Если почти каждую встречу он заканчивается одинаково: «я и так много беру, послушаю других, этого достаточно», — стоит хотя бы на минуту спросить себя, действительно ли этого «достаточно» именно для моей практики. Не для чувства причастности, не для галочки «я состою в группе», а для того самого слоя работы, где меняются устоявшиеся ходы и реакции. Слушать чужие разборы полезно. Но если за этим аргументом всегда следует отказ от собственного вклада, то «мне и так полезно» начинает играть роль оправдания. Полезно-то полезно, но вопрос — достаточно ли этого, чтобы реально двигаться в своей работе, а не просто пополнять коллекцию чужих решений.

Важный нюанс: даже когда все эти признаки налицо, это не говорит о психологе, как о «плохом участнике». Скорее о том, что позиция наблюдателя, когда-то выбранная как временно удобная, стала основным способом быть в группе. И тогда дальше имеет смысл думать уже не о том, как себя пристыдить, а о том, какие условия — со стороны ведущего и со стороны самого специалиста — помогут аккуратно вернуться из зала.

Что может сделать ведущий интервизии

Если смотреть на позицию вечного наблюдателя не как на «ошибку человека», а как на элемент групповой системы, автоматически возникает второй полюс: как устроена сама рамка. На ведущего в этой динамике ложится особая ответственность. От него зависит, останется ли группа в формате «кто принёс — того и разбираем», или постепенно перейдёт к более взрослому, взаимному участию. Это не про жёсткий контроль и «выгнать всех без кейсов», а скорее про создание таких условий, где спрятаться в позиции вечного слушателя становится сложнее, чем сделать маленький, но свой шаг.

Прозрачные правила участия

Интервизия — всё-таки не открытая лекция и не свободный клуб «кто как хочет, так и участвует». Это пространство совместной работы, где предполагается определённая степень взаимного риска: сегодня в центр выходит один, завтра другой, послезавтра, может быть, сам ведущий. Когда это проговорено прямо, позиция «я только послушать» начинает по-другому выглядеть. Не как что-то само собой разумеющееся, а как отдельное состояние, которому тоже нужно место, но не в качестве основного формата.

Полезно, когда в группе с самого начала озвучены простые вещи: предполагается ли, что каждый участник будет время от времени приносить кейсы; что считается кейсом (не только «клинический шедевр», но и обычный тупик в рабочем процессе); как группа относится к тому, что человек несколько встреч подряд приходит без материала. Тогда многие защитные истории перестают маскироваться под «так принято», и у людей появляется выбор.

Предсказуемая структура

Чем яснее участник понимает, что с его кейсом будут делать, тем проще ему решиться выйти из безопасной роли наблюдателя. Ощущение «меня сейчас растащат на куски» чаще возникает там, где формат обсуждения неочевиден: кто что спрашивает, сколько это занимает времени, есть ли этап, где докладчику дают слово в конце. Когда у разбора есть понятный каркас — рассказ, уточняющие вопросы, гипотезы, варианты действия, короткая рефлексия для самого специалиста — у мозга становится меньше поводов дорисовывать катастрофические сценарии.

Заранее оговоренная очередность кейсов тоже работает на снижение тревоги. Когда человек записан на следующую встречу, внутри запускается другая логика: «я иду с этим», а не «посмотрю по настроению, принесу или нет». Это уже внутренний контракт, который помогает выйти из бесконечного «потом».

Экологичная конфронтация «вечных наблюдателей»

Есть группы, где про позицию наблюдателя как будто нельзя говорить вслух: все всё видят, но тему обходят. В результате у тех, кто «сидит на берегу», усиливается ощущение, что про их страхи и сомнения лучше молчать. Речь, конечно же, не про публичный допрос в духе: «Ну и что вы здесь делаете, если никогда ничего не приносите?» Такая конфронтация обычно только усиливает стыд и желание исчезнуть.

Спокойное называние феномена — без осуждения, без сарказма, с интересом к тому, что стоит за ним, — помогает снижать напряжение. Можно прямо сказать:

«Я вижу, что кто-то из вас уже долго остаётся в наблюдательной роли. Это тоже важная часть процесса. В какой момент вам могло бы стать возможным выйти с кейсом? Что для этого нужно от группы и от меня?» 

Такой вопрос не загоняет в угол, а приглашает посмотреть на свою позицию вместе, не превращая её в «проблему участника». Да и вообще часто открывает много содержания. Кто-то признаётся, что боится выглядеть слабым, кто-то — что не понимает, как формулировать запрос, кто-то — что не верит, что его «обычные» кейсы вообще представляют интерес. Иногда уже само признание «я боюсь приносить свои случаи» в безопасном контексте становится первым маленьким сдвигом.

Важно, чтобы этот разговор не превращался в обвинение, а оставался приглашением к исследованию.

Ограничение стихийной “групповой терапии” докладчика

Точка, где многие специалисты окончательно решают «лучше я посижу зрителем», — это опыт, когда их кейс превращается в развернутую работу с их личной историей. Здесь на самом деле многое зависит от ведущего. Вопросы про внутренние реакции специалиста, его границы, его переносы уместны и нужны, но как часть профессионального разбора, а не как повод забыть про клиента и уйти в давно назревшую личную тему.

Когда ведущий отслеживает этот момент и мягко возвращает фокус к кейсу — «давайте сначала закончим с ситуацией клиента, а то мы уже обсуждаем вашу жизнь в целом» — у людей формируется опыт: с моим материалом обходятся бережно, рамка не проваливается. Тогда риск выйти в центр переживается не как прыжок в необозримую глубину, а как рабочий шаг в понятном контуре.

Место для разных “скоростей” участия

Не все участники группы находятся в одном и том же месте профессионального пути и внутренней готовности. Роль ведущего здесь — не выровнять всех под одну норму, а дать обозначение этим разным скоростям. Когда разные способы участия легализованы и при этом остаётся ясно, что реальные кейсы — всё-таки центр фокуса работы группы, — у участников появляется возможность двигаться своим темпом, не выпадая из общего контракта группы.

В такой конфигурации ведущий перестаёт быть «контролёром дисциплины» и остаётся тем, кто настраивает рамку так, чтобы у каждого была возможность и посмотреть со стороны, и в какой-то момент рискнуть выйти в центр — не из-под палки, а потому что становится очевидно: без этого следующий виток развития уже не очень запускается.

Что может сделать сам психолог, если узнаёт себя в описании

Если вы читаете всё это и ловите знакомое ощущение — «Окей, похоже, это про меня. И что мне с этим знанием дальше делать?» Иногда — ничего. Жизнь выдерживает и такой формат участия. Иногда всё-таки хочется понять, есть ли у этой роли альтернативы, кроме «так и сидеть до пенсии» или «заставить себя выйти с делом жизни и потом больше никогда не приходить».

Честная внутренняя диагностика

Об этом уже писала, но все-таки вынесу в отдельный пункт. Вместо общего «я почему-то не приношу кейсы» полезно задать себе более конкретные вопросы:

— «Чего я избегаю, когда прихожу без кейса?»
— «Чего я больше всего боюсь услышать от коллег?»
— «Как я себе представляю “провал” на интервизии?»

Часто в ответ всплывают вполне конкретные страхи: показаться дилетантом, услышать жёсткую критику, столкнуться с тем, что мои сомнения — не уникальны, а очень похожи на сомнения тех, кого я сама считаю более опытными.

Не стоит объявлять себе приговор. Снова повторюсь, позиция наблюдателя — не дефект характера, а способ регулировать нагрузку. Особенно если за плечами есть опыт жёстких экзаменов, критичных преподавателей или неудачных разборов в начале пути. Психика делает то, что умеет: оставляет вас на безопасной дистанции. Уже одно признание «я не просто ленюсь, я так себя берегу» меняет тон внутреннего диалога на более продвигающий.

Дальше полезно не вешать ярлык на всю жизнь, а посмотреть на конкретные эпизоды. Такая внутренняя самотерапия. Обычно в памяти находятся довольно точные моменты, когда кейс почти был заявлен для разбора. Написанное и неотправленное сообщение ведущему: «могу вынести один случай». Внутреннее «я бы мог поговорить вот об этом», которое за пять минут до встречи превращается в «сейчас не время». Где на вопрос: «у кого есть материал?» тело на секунду подаётся вперёд в готовности заявить свой случай, а рот произносит знакомое: «я сегодня послушаю».

Если собрать эти фрагменты в одну связную историю, контур проблемы становится заметнее. Там можно увидеть, что именно срабатывает в последний момент: картинка возможного стыда, голос внутреннего критика, представление о том, как «должен выглядеть нормальный кейс», страх потерять контроль над обсуждением. С этим уже можно иметь дело, а не с расплывчатым «я почему-то никогда ничего не приношу».

Часто оказывается, что мешает не сама идея обсуждать свою работу, а масштаб, который мы приписываем этому обсуждению. Как будто в интервизионное обсуждение надо приносить только большие, цельные истории с выстроенной динамикой, анализом переноса и аккуратным запросом. Всё остальное — «мелочь, недостойная внимания коллег».

Если позволить себе относиться к кейсу как к отрезку практики, а не к эпопее, могут появиться другие варианты. Можно вынести один короткий эпизод, который повторяется из сессии в сессию. Место, где каждый раз ощущается одинаковое напряжение. Фрагмент диалога, после которого вы неизменно теряете нить. Не «вся история клиента», а тот участок, где вы сами перестаёте видеть, что делаете. Такой формат легче выдержать и группе, и тому, кто говорит. Это уже настоящая работа, но ещё не тот масштаб, при котором кажется, что на стол легла вся ваша профессиональная биография.  Уже одно осознание подобного переводит ситуацию из тумана в область, с которой можно что-то делать.

Запрос

Внутренний перфекционист любит варианты вроде: «мне нужна помощь в дифференциации своей реакции между контрпереносом и личной травмой при работе с агрессивными клиентами». Но на практике гораздо честнее звучит: «в этих моментах я сам начинаю злиться и не понимаю, что со мной происходит». Неотредактированный запрос почти всегда менее красив, но именно он даёт группе тот ориентир, который нужен. Коллегам проще поддержать человека, который говорит «я теряюсь вот здесь», чем того, кто приносит идеально оформленный текст и внутри надеется, что кто-нибудь всё равно догадается, где ему на самом деле больно.

Страх «не той» реакции.

Почти у каждого в биографии есть эпизоды, когда вопрос или замечание сверху ранили вместо того, чтобы помогать. Иногда это преподаватель, иногда — супервизор, иногда — чья-то неудачная фраза в чате. И тогда на каждую новую группу автоматически проецируется прежний опыт: «со мной снова могут обойтись так же».

Здесь бывает полезно прямо отделить: с кем я сейчас разговариваю в своей голове — с реальными коллегами или с той фигурой, которая когда-то сказала что-то очень болезненное и до сих пор стоит фоном за любым «давайте посмотрим на вашу работу». Сам по себе этот вопрос ничего не решает, но снижает страх. Он перестаёт быть про «всё сообщество» и возвращается к одному-двум конкретным эпизодам, которые при желании можно отнести в личную терапию или супервизию.

Обсуждение страха на другой опоре

Если страх перед группой слишком велик, имеет смысл сначала вынести его в более безопасное пространство — на личную терапию или супервизию. Так и можно сформулировать:

«Я хожу на интервизию, но каждый раз ухожу в позицию наблюдателя. Я хочу понять, что со мной происходит и что я так защищаю».

Разобравшись с этим хотя бы частично, гораздо легче прийти в группу не как на экзамен, а как в пространство, где другие тоже неидеальны и тоже приносят свои сложные места. Иногда именно так и приходится делать: сначала вынести на обсуждение не клиента, а собственное «я на интервизии сижу тихо и каждый раз ухожу с чувством, что опять уклонился». Это тоже рабочий материал. Там много про отношения с оценкой, про планку по отношению к себе, про право быть неидеальным в профессии, где от нас ждут выдержки и ясности.

Интервизия как пространство взрослой ответственности (заключение)

В идеале интервизия — это место, куда каждый приходит не только «послушать умных людей», но и принести свою работу с сомнениями, несостыковками, неожиданными реакциями, профессиональными ошибками. Не для публичного покаяния, а для того, чтобы у его практики появилось больше опоры, чем собственное одиночное размышление после сессии. Позиция вечного слушателя понятна и человечески очень объяснима. Она защищает от стыда, от страха разоблачения, от повторения школьного опыта «выхода к доске». Она даёт ощущение причастности и в то же время оставляет возможность не рисковать. Но если такая позиция закрепляется на годы, она медленно превращает профессиональное пространство в болотце — тёплое, привычное, местами даже поддерживающее, но мало пригодное для реального профессионального развития.

Отношение к интервизии как к профессиональному контракту — не в юридическом, а во внутреннем смысле — меняет акценты. В этом контракте есть не только право приходить и брать, но и готовность время от времени становиться тем, чья работа лежит в центре внимания. Не потому что «так надо», а потому что иначе всё лучшее, что может дать группа, остаётся где-то в стороне.

Если вы ведёте интервизии, имеет смысл честно проговорить это с группой и настроить формат так, чтобы позиция наблюдателя была возможной как ступень, а не как постоянная прописка. Если вы приходите как участник и узнаёте себя в описании «вечного наблюдателя», можно попробовать отнестись к этому как к приглашению. Сделайте один небольшой шаг навстречу собственной практике — и посмотрите, что изменится, когда вы перестанете всё время сидеть в зале и хотя бы иногда выходить на сцену вместе с другими.

Когда мы позволяем себе осознанно отнестись к привычке приходить без кейса, вместо автоматизма «я послушаю» появляется, по крайней мере, выбор. Иногда достаточно небольшого эксперимента. Не нужно глобального решения «с этого дня я приношу кейс на каждую встречу». Достаточно очень ограниченного внутреннего договора: «за ближайшие несколько встреч я один раз попробую выйти с кейсом». Не обязательно с самым сложным клиентом, не обязательно с безупречно выстроенным рассказом. Просто проверить, что именно происходит в реальности, а не в воображаемом сценарии.

Результат такого шага может быть любым. Кому-то станет заметно легче — тревога падает, когда проживаешь её не только внутри, но и во внешнем действии. Кто-то поймёт, что именно эта группа ему не подходит по тону или формату, и это тоже знание, на котором можно опираться. В любом случае будет не только теория о том, «как страшно приносить кейсы», но и конкретный опыт, к которому можно возвращаться.

И, наконец, есть всегда легитимный вариант: оставить себе право какое-то время ещё побыть наблюдателем. Но при этом не с ощущением «я провалился как участник», а с честной фиксацией, что сейчас моя система так регулирует нагрузку, на большее пока нет ресурса. Уже такая формулировка помогает отличить сознательный выбор от автоматического избегания.

Там, где появляется выбор, обычно появляется и возможность со временем его поменять. Не потому что «так положено», а потому что становится ясно: без разбора собственной практики профессиональная «зрительная кора» продолжает тренироваться, а вот те контуры, которые отвечают за изменение собственных ходов, получают гораздо меньше шансов включиться.