Под словом «интервизия» в профессиональной среде обычно понимают устойчивый формат — регулярные встречи коллег, где разбираются клинические и консультативные случаи, обсуждаются трудные места в работе, проверяются гипотезы. В идеале это часть профессиональной инфраструктуры, наравне с супервизией и обучением, которая помогает выдерживать сложных клиентов, снижать риск ошибок и выгорания, сохранять клиническое мышление.
Если же присмотреться к тому что происходит в профессиональном поле, один и тот же формат может давать диаметрально разные эффекты. При одних организационных настройках и стиле ведения интервизия действительно усиливает специалиста: расширяет взгляд, помогает видеть больше, возвращает опору на профессиональные критерии. При других — те же регулярные встречи, с теми же словами «разбор кейсов» и «поддержка коллег», приводят к росту стыда, сомнений в собственной пригодности, к отказу от сложных тем и категорий клиентов.
Важно заметить, что речь идёт не только о субъективной «обидчивости» отдельных участников. В токсичном формате постепенно меняется сама логика процесса, когда разбор кейса подменяется неявной аттестацией специалиста, вопросы уступают место оценочным суждениям, а страх оказаться объектом групповой критики начинает влиять на то, какие решения принимаются в отношении реальных клиентов. Профессиональный инструмент, призванный защищать клиента и специалиста, начинает косвенно наносить им вред.
Эта статья посвящена именно этому феномену. Мне хотелось бы разобрать, по каким признакам можно заметить, что интервизия перестаёт быть поддерживающей и становится ранящей; как это переживается до встречи, во время неё и после; что нарушается на уровне рамки, ролей, клинического мышления и отношения к собственной профессиональной идентичности, описать типичные токсичные конфигурации интервизионных групп, критерии безопасной организации и возможные шаги специалиста, который уже оказался в таком формате. Задача — дать ясные ориентиры, чтобы можно было осмысленно выбирать, в каких группах оставаться, какие менять, а от каких — отказываться в интересах себя и своих клиентов.
Динамика интервизии, которая ранит
Ожидание встречи
Со временем вокруг регулярной интервизионной встречи формируется узнаваемый эмоциональный фон. В начале участие переживается как рабочая возможность, чтобы разобрать сложное место, посмотреть на клиента под другим углом, послушать коллег. В формате, который небезопасен, этот эмоциональный фон постепенно смещается с интереса и воодушевления в сторону настороженности.
За день до встречи растёт напряжение, которое слабо связано с содержанием кейсов. Мысли крутятся вокруг самой перспективы выхода в группу. В теле усиливается тревога: учащается пульс, появляются мышечные зажимы, нарушается концентрация на других задачах. В этот момент человек уже меньше думает о том, «что полезно разобрать», и больше о том, «как пережить предстоящий контакт с группой».
Выбор перед встречей сужается до двух полюсов: прийти и «как-то выдержать» или отменить участие под любым разумным предлогом. Решение участвовать часто сопровождается установкой держаться в тени, не выходить в центр внимания, не приносить материал, который может вызвать бурную реакцию.
Переживание самой встречи
Во время самой интервизии меняется распределение внимания. Вместо удерживания клинической картины, контекста жизни клиента, гипотез о динамике процесса значительная часть ресурса уходит на мониторинг группы. Специалист осознанно или неосознанно отслеживает тон ведущего, реакцию нескольких ключевых участников, ловит изменения в атмосфере: паузы, усмешки, переглядки.
Фокус сдвигается от фигуры клиента и кейса к фигуре специалиста как объекта оценки. Любой уточняющий вопрос воспринимается прежде всего через призму потенциальной критики. Замечания, которые в поддерживающем формате звучали бы как приглашение к углублению анализа, в ранящем контексте считываются как оценка.
Ощущение небезопасности создаётся не только прямыми высказываниями. Достаточно устойчивого паттерна: резкие формулировки, обсуждение чьей-то «зрелости», шутки по поводу методов работы, публичное обсуждение, «имеет ли человек право вести приём».
После нескольких таких эпизодов специалист начинает проживать каждую встречу как потенциальное место утраты профессионального лица, а не как пространство совместного мышления.
Состояние после встреч
После такой интервизии часто остаётся характерное «послевкусие»: тяжесть, стыд, ощущение провала. Человек уходит с группы не с ясностью по поводу клиента, а с переживанием собственной несостоятельности. Внутренне фиксируется впечатление, что к нему отнеслись как к проблеме, а не к его работе.
Мысли долго возвращаются к отдельным моментам встречи — определённым формулировкам, интонациям, реакциям. Это похоже на разбор конфликта постфактум, когда невозможно повернуть ситуацию назад, но психика продолжает искать вариант, при котором всё могло сложиться иначе.
Соматический компонент здесь тоже достаточно выражен. Многие специалисты отмечают нарушения сна в ночь после встречи, чувство опустошения, снижение работоспособности на следующий день. Вместо ощущения «мы сделали тяжёлую, но полезную работу» остаётся устойчивое ощущение истощения, как после эмоционального удара.
Это типичные признаки психологической травмы. Травмы, полученной от коллег-психологов, в той среде, которая должна была стать опорой.
Изменения в профессиональном поведении
Повторяющийся опыт травмирующих встреч постепенно отражается на практике. Сложные случаи и острые темы всё реже выносятся на обсуждение. Для групп отбираются такие фрагменты работы, которые уже завершены или выглядят относительно благополучно.
Настоящие зоны сомнения, где нужна поддержка, расширение мышления, уходят «в тень». Сужается круг клиентов и запросов, с которыми специалист готов работать. Темы, вокруг которых на группах звучала жёсткая критика, начинают избегаться в самой практике.
Так формируется обходная дорожка: вместо развития компетенций в трудных областях происходит отступление от них.
Важная деталь: решения по клиентам начинают приниматься с оглядкой на воображаемую реакцию группы. Перед вмешательством специалист мысленно «примеряет» его к возможному разбору на будущей интервизии. Внутренний ориентир смещается с вопроса «что сейчас оптимально для этого человека» в сторону вопроса «как это будет выглядеть в глазах коллег».
Долгосрочные последствия для отношения к сообществу
В перспективе меняется отношение к профессиональной среде в целом. Интервизионные группы перестают восприниматься как ресурс, даже если формально продолжают присутствовать в расписании. Возникает представление о коллегах как об источнике риска для самоощущения специалиста. Человек либо полностью уходит из любых групповых форматов, опираясь только на индивидуальную супервизию или на собственные силы, либо остаётся участником, но постепенно занимает позицию внешнего наблюдателя. Включённость снижается, доверие к возможности открытого профессионального разговора падает.
На уровне идентичности закрепляется тенденция объяснять трудности не сложностью работы или объективными ограничениями метода, а собственной «непригодностью». Опыт травмирующей интервизии становится подтверждением внутренней гипотезы «со мной что-то не так». Это отражается и на готовности продолжать обучение, и на желании вступать в профессиональные ассоциации, и на смелости брать новые, более сложные задачи. А отсюда постепенная профессиональная деформация и выгорание.
Нарушения на профессиональном уровне
Дефект рамки и ролей
В поддерживающей интервизии заранее понятно, на каких основаниях группа существует: проговорены цели, формат, роли ведущего и участников, границы конфиденциальности. В токсичном формате это основание размывается. Интервизия по названию остаётся «равной встречей коллег», а по сути начинает выполнять функции экзамена, неявной аттестации или площадки для укрепления статуса отдельных фигур.
Ведущий одновременно оказывается модератором, «старшим в профессии», фильтром входа в сообщество, иногда — работодателем или преподавателем. Эти роли не разведены и не озвучены, но именно они задают тон. Любое несогласие с позицией ведущего воспринимается как риск затронуть не только динамику группы, но и другие значимые связи. Участники оказываются в ситуации, где формально они «коллеги», а фактически — в положении экзаменуемых, и это напрямую влияет на всё, что происходит с содержанием кейсов.
Искажение клинического мышления
Смысл интервизии — расширять профессиональный клинический взгляд — добавлять гипотезы, уточнять контекст, видеть больше, чем видит один человек. В токсичном формате сам принцип работы с материалом меняется. Разбор случая подстраивается под идею, что в конце обсуждения должен появиться один «правильный» ответ, чаще всего совпадающий с позицией ведущего или доминирующей части группы.
Сомнения и альтернативные гипотезы начинают восприниматься как признак слабости специалиста, а не как нормальная часть работы. В речи растёт доля оценочных формулировок («так работать нельзя», «это непрофессионально»), при этом контекст жизни клиента и ограничения метода обсуждаются всё меньше. В результате мышление специалистов становится более догматичным. Вместо реальной аналитической работы формируется навык угадывать и воспроизводить локальный «стандарт правильности».
Удар по профессиональной идентичности
Интервизия, устроенная бережно, помогает выдерживать неизбежные ошибки и ограничения, не разрушая ощущение профессиональной пригодности. В токсичном формате фокусы внимания смещаются: вместо разбора конкретных решений обсуждается сама фигура специалиста. Сложный участок в работе интерпретируется не как «место, где нужна поддержка мышления», а как повод говорить о «зрелости», «этичности», «способности вообще работать». Так в группе постепенно стирается граница между обсуждением компетенций и сомнением в праве человека вести приём. Для участников это означает, что любой вынесенный кейс может стать основанием не для совместного поиска, а для публичного снижения их профессионального статуса. Идентичность психолога в таких условиях опирается уже не на осмысленный опыт, а на постоянную необходимость доказывать своё «право быть в профессии».
Нарушение профессиональной ответственности перед клиентом
Когда интервизия ранит, страдает не только специалист, но и те, с кем он работает. Страх быть осуждённым на группе приводит к тому, что часть действительно тяжёлых случаев вообще не выносится никуда. Решения по клиенту принимаются в ограниченном личным взглядом формате. Растет риск пропустить опасные моменты или застрять в собственных слепых зонах. Дополнительно может смещаться мотивировка самих профессиональных решений. Когда вместо вопроса «что сейчас лучше для конкретного человека» на первый план выходит вопрос «как это будет выглядеть, если я расскажу об этом на встрече». Там, где формат поддерживающий, этот фактор работает как дополнительный фильтр ответственности. В ранящем формате он превращается в источник искажений. Специалист подстраивает стиль работы под ожидания группы, даже если они плохо соотносятся с потребностями клиента.
Закрепление токсичного стандарта
Если подобный формат держится достаточно долго, он перестаёт восприниматься как исключение. Для новых участников он выглядит как «так тут принято», а затем — как «так вообще устроена профессиональная среда». Жёсткие комментарии, обесценивание, публичное обсуждение «права работать» начинают подаваться как элемент «профессиональной честности» и «закалки», хотя фактически подменяют собой этические и методические ориентиры. Так формируется устойчивый локальный стандарт, в котором токсичные способы взаимодействия маскируются под заботу о качестве работы. Этот стандарт переносится в другие группы, обучающие проекты, мастерские. В результате сопротивление травмирующему у формату требует от специалиста не только внутреннего усилия, но и готовности поспорить с тем, что уже обросло авторитетами и сроком существования.
Портрет токсичных форматов интервизии
Эти названия — не диагноз группам и не типология школ. Это мои личные метафоры, удобные для меня маркеры конфигураций, с помощью которых в данной статье мне хотелось бы показать как в реальности часто они переплетаются и могут проявляться в разных подходах.
«Клуб всезнаек»
Формат, в котором центр тяжести сдвинут на демонстрацию эрудиции. Ведущий и несколько активных участников используют обсуждение случая как повод развернуть теоретические конструкции, вспомнить авторов, показать знакомство с литературой. Клиентская история при этом постепенно уходит на второй план. Вопросы специалиста, который принёс кейс, тонут в общем потоке ссылок и концепций. Итог встречи чаще напоминает семинар по теории, чем совместный разбор конкретной ситуации. Человек уходит с чувством, что ему «надо ещё почитать», но ясности в отношении реальной работы мало прибавляется.
«Суд чести»
Группа, где разбор легко смещается от практических решений к оценке самого специалиста. В речи часто звучат слова о «зрелости», «ответственности», «этичности», при этом границы обсуждения должностных и этических вопросов не обозначены. Сложный момент в кейсе становится поводом не столько прояснять ситуацию, сколько рассуждать о том, «надо ли вообще браться» за такую работу, «готов ли человек к практике». Жалобы клиентов, формальные процедуры рассмотрения нарушений могут не упоминаться вовсе, но сами высказывания звучат как окончательные выводы. В результате интервизия приобретает характер неформальной аттестационной площадки, хотя формально речь идёт о равной встрече коллег.
«Болото посиделок»
Внешне это самый «мягкий» вариант: атмосфера дружелюбная, людям приятно встречаться, разговор легко уходит в сторону общих тем — личной жизни, планов, новостей. Кейсы всплывают, но не становятся центром работы. Структура размыта: время обсуждения не фиксируется, круг вопросов к случаю не удерживается. Истории клиентов могут упоминаться «по касательной» и быстро сменяться бытовыми сюжетами. В результате встреча оставляет ощущение симпатичного общения, но профессиональная составляющая остаётся неразвитой. Если такой формат становится единственным, специалист со временем начинает воспринимать интервизию как нечто, что «приятно, но мало что даёт для практики».
«Секта метода»
Конфигурация, в которой один подход постепенно приобретает статус единственно корректного взгляда. На уровне формулировок это может выглядеть как опора на общую методическую базу. На уровне групповой динамики любые попытки привнести другой язык или сопоставить разные модели встречают явное или скрытое напряжение. Другие направления при этом не обязательно прямо обесцениваются. Чаще они занимают место на периферии: как «менее глубокие», «подготовительные», «не совсем о том». Вопросы о границах самого базового метода, о том, где он может нуждаться в дополнении или модификации, звучат редко. Для новичков естественным становится ориентироваться прежде всего на степень совпадения с доминирующим дискурсом, а не на связь предложенных решений с конкретной ситуацией клиента.
Смешение интервизии и личной терапии участников
Группа собирается как профессиональная, но значительная часть времени уходит на личные истории самих специалистов. На встречи регулярно выносятся собственные травматические эпизоды, острые семейные ситуации, переживания, мало связанные с текущими клиентами. Границы между коллегиальной и терапевтической рамкой не проговариваются. Сегодня участник делится личным и получает реакции, близкие к терапевтическим, завтра он же комментирует чужие кейсы как эксперт. Клиентский материал и личная уязвимость специалистов оказываются в одном поле, за которое формально никто не несёт терапевтическую ответственность. Со временем это создаёт сложную сеть неоговорённых ожиданий и обязательств внутри группы.
Нарушенные границы и безопасность
Формально в таких группах могут существовать правила конфиденциальности. На уровне практики участники сталкиваются с тем, что детали кейсов или отдельные фразы из обсуждения оказываются в сторонних разговорах, переписке, иногда — в публичном пространстве. Иногда это происходит ненамеренно: кейсы пересказываются как «поучительные истории», упоминаются в контексте других обсуждений, звучат в обобщённом виде, но при этом легко узнаваемы для тех, кто в теме. После одного–двух подобных эпизодов специалисты начинают сокращать объём выносимого материала, сильно обезличивать истории или вовсе перестают приносить на группу ситуации, где клиент может быть узнан.
Почему же всё это, однажды сложившись, почти никогда не «рассасывается» само по себе?
В профессиональной среде иногда можно услышать, что если формат интервизии реально причиняет вред, его участники либо изменят правила, либо разойдутся. На практике травмирующие группы могут существовать годами и даже набирать вес. Мне кажется важным все же увидеть те факторы, которые поддерживают такую конфигурацию. Это не обязательный набор признаков, а типичные условия, в которых токсичность легче закрепляется.
Структурная асимметрия и зависимость от ведущего
Даже когда декларируется «равенство коллег», в реальности у ведущего почти всегда больше ресурсов. У него есть статус, опыт, связи, доступ к аудитории, иногда — административные полномочия. Через него идут приглашения в проекты, рекомендации клиентам, включение в профессиональное сообщество.
В такой ситуации любое обсуждение формата звучит не как совместная настройка процесса, а как потенциальный вызов фигуре, от которой много зависит. Специалист, который чувствует себя более уязвимым, тщательно взвешивает последствия: жалоба на стиль ведения или попытка обозначить границы могут повлиять не только на атмосферу группы, но и на обучение, участие в конференциях, поток клиентов.
Ведущий тоже не всегда готов пересматривать правила. Токсичный формат даёт ему много власти: возможность задавать тон, определять «уровень» участников, выступать носителем «правильного» стандарта. Отказ от этой позиции требует серьёзной внутренней работы и готовности брать ответственность за рамку, а не только за собственный статус.
Отсутствие ясных правил и языка описания
Во многих группах интервизия запускается как «пространство свободного обмена опытом». Звучит привлекательно, но создаёт одну проблему: обсуждать потом можно только личные впечатления — «нравится/не нравится», «комфортно/некомфортно». Нет прописанных правил, нет критериев, нет договорённости, как именно мы работаем с кейсами и обратной связью.
В результате любое недовольство приходится формулировать как личную претензию: «мне больно, когда…», «я так не выдерживаю». В условиях профессиональной культуры, где высоко ценится стойкость, такие высказывания легко интерпретируются как чувствительность отдельного человека, а не как сигнал о дефекте рамки. Разговора о структуре не получается, потому что самой структуры на уровне договорённостей нет.
Сказывается и дефицит языка. Участники часто ощущают, что происходящее «как-то неправильно», но не могут перевести это в профессиональные термины — что именно нарушено — границы, роли, ответственность, этические ориентиры. Без этого всё снова сводится к личным впечатлениям и конфликтам характеров.
Нормализация жёсткого стиля под видом «профессиональной честности»
Жёсткий, обесценивающий стиль легко маскируется под заботу о качестве работы. Фразы о «профессиональной честности», о «готовности слышать правду», о «борьбе с иллюзиями» звучат убедительно и привлекательно, особенно для тех, кто только входит в профессию и ищет опоры.
Так постепенно возникает определённая норма выдерживать резкие формулировки и публичную критику. Это считается чем-то вроде экзамена на профпригодность. Те, кому тяжело в таком формате, сами начинают сомневаться в себе: «раз мне больно, значит, проблема во мне». Так токсичный стиль закрепляется как маркер профессиональной зрелости, а сомнения в нём — как проявление слабости. Это особенно заметно в той среде, где исторически ценится идея «закалки» через жёсткую обратную связь. Там у многих специалистов есть собственный болезненный опыт обучения или стажировок. Встречаясь с похожим стилем на интервизии, человек может считать, что «так и должно быть»: раз через это прошёл сам, значит, это часть пути.
Пересечение интересов и смешанные роли
Часто ведущий интервизии одновременно выступает в других значимых ролях: преподаватель в образовательном проекте, руководитель курса, куратор практики, организатор конференций, администратор профессионального сообщества. Через него проходят потоки возможностей — от доступа к информации до реальных заказов.
В такой конфигурации любые попытки обсуждать токсичность формата воспринимаются как риск разрушить важные для жизни связи. Участники оказываются в двойной лояльности: с одной стороны, есть потребность в более безопасной и профессионально устроенной группе, с другой — страх потерять доступ к образовательным и карьерным ресурсам.
У самого ведущего тоже может возникать конфликт интересов. Признать дефекты рамки — значит, частично признать свою ответственность за их возникновение и поддержание. Это сложная задача, особенно если группа уже стала частью его профессиональной идентичности и репутации.
Вторичные выгоды участников
Такой формат, однако, не только травмирует, но и дает определённые «плюсы», которые редко признаются вслух. Для кого-то это возможность утвердиться за счёт более уязвимых коллег. Для кого-то — чувство принадлежности к «избранному кругу», где существуют свои жёсткие правила и высокий порог входа.
Есть и более тонкие вещи. В группе легче не встречаться со собственными сомнениями и ограничениями. Ответственность частично смещается наружу, к «правильной» позиции ведущего или доминирующего крыла. Можно меньше думать о сложных вопросах метода и этики, опираясь на готовые вердикты, которые группа регулярно производит. Пока эти скрытые выгоды перевешивают дискомфорт, мотивация менять формат остаётся невысокой. Даже те, кто страдает, могут предпочесть терпеть, чтобы сохранить связь с группой и доступ к тем ресурсам, которые она даёт.
Отсутствие внешних ориентиров и альтернативного опыта
Во многих профессиональных сообществах интервизия почти не описана в стандартах и этических кодексах. Гораздо больше внимания уделяется терапии, супервизии, документам по работе с клиентом. То, как должны быть устроены встречи коллег, остаётся в зоне неписаных правил.
Если специалист с самого начала попадает в подобный формат и долго не видит других вариантов, у него просто нет внутреннего эталона, с которым можно сравнить. То, что происходит, воспринимается как «обычная интервизия». Ощущение, что «что-то не так», существует, но не связывается с организацией процесса; проще объяснить это собственной чувствительностью или «тяжестью случаев».
Ситуация меняется только тогда, когда человек попадает в другой опыт — в группу с ясным контрактом, бережной рамкой и клиническим фокусом. На этом фоне становится видно, как сильно отличался прежний формат. Но до этого момента токсичность остаётся как бы «невидимой», потому что у неё нет с чем себя соотнести.
Эти факторы вместе создают ситуацию, в которой подобный токсичный формат живуч. Он поддерживается асимметрией власти, отсутствием чётких правил, культурой «закалки», пересечением интересов и нехваткой альтернативного опыта.
Возможные действия специалиста в токсичном формате
Когда мы говорим о токсичной интервизии, то есть выбор: либо «надо терпеть и закаляться», либо «надо немедленно хлопнуть дверью». Однако, на практике у специалиста есть больше вариантов. Ни один из них не решает всё и сразу, но каждый из них помогает вернуть себе часть профессиональной опоры.
Профессиональная диагностика происходящего
Первый шаг — отделить собственную уязвимость от дефектов формата. Не в том смысле, чтобы «проверить, не слишком ли я чувствительный», а чтобы посмотреть на группу в тех же координатах, в которых оценивается любая профессиональная процедура.
Полезно задать себе несколько рабочих вопросов:
- есть ли у группы явный контракт — цели, задачи, формат встреч;
- обозначены ли правила обратной связи: что обсуждается, в какой форме, чего точно не делаем;
- как устроена конфиденциальность: что считается допустимым выносить за рамки встреч;
- допускается ли несогласие с ведущим и доминирующим мнением, есть ли для этого место в процессе.
Если на большинство этих пунктов ответ звучит неопределённо или сводится к «как сложится», это уже показатель. Речь идёт не о том, что «мне неприятно», а о том, что базовые элементы профессиональной рамки не заданы или не поддерживаются. Такое различение помогает перестать объяснять всё исключительно «своей ранимостью».
Попытка структурировать процесс
Иногда в группе есть ресурс для изменений, особенно если токсичность пока не пришла в устойчивую норму. В таких случаях возможен шаг в сторону явной структуризации. Это может быть предложение вынести организационные вопросы в отдельный блок встречи: не между делом, а как самостоятельную тему. Обсуждаются, например, последовательность этапов разбора кейса, ориентировочные лимиты времени, порядок предоставления обратной связи, границы обсуждения личных историй участников.
Даже сама постановка этих вопросов часто меняет динамику. Формулировки вроде «мне важно понимать, как мы договоримся обсуждать друг друга» переводят разговор из плоскости личных претензий в плоскость настройки пространства встреч. Не всегда это встречает готовность, но если в группе накопилось достаточно неудовлетворённости, у предложения появляется шанс быть услышанным.
Разведение задач и форматов
Одна из распространённых причин перегруза интервизии — попытка вложить в неё слишком много функций сразу. В рамках одной и той же группы участники ждут и разбора кейсов, и личной поддержки, и супервизии, и отреагирования тяжёлых чувств, и иногда — обучения.
Когда человек замечает, что на встречах стабильно всплывают темы, которые требуют другой рамки (личные травмы, текущие кризисы, острые конфликтные переживания), имеет смысл внутренне развести задачи. Часть материала относится к зоне супервизии, часть — к личной терапии, часть — к обучению. Это не значит, что нужно немедленно перестать говорить о личных реакциях на клиентов. Скорее — что специалист перестаёт ожидать от интервизии того, для чего она не приспособлена, и организует для себя другие опоры. Там, где раньше всё «неслось в одну точку», появляются разные адресаты: преподаватель, супервизор, личный терапевт, отдельная группа поддержки. Интервизия занимает своё место, а становится универсальным контейнером для всего.
Выход из токсичной группы
Бывают ситуации, когда формат стабильно нарушает базовые профессиональные критерии, попытки обсуждать рамку ни к чему не приводят, а присутствие на встречах каждый раз обходится слишком дорого. В таких случаях выход из группы становится продолжением ответственности перед собой и клиентами. Важно, в каком контексте совершается этот выход. Если уход переживается как «я не выдержал», «со мной что-то не так», внутреннее ощущение профессиональной опоры продолжает разрушаться. Если же опора переносится на критерии, о которых уже шла речь, картина меняется: «я не готов поддерживать своим участием такой способ организации процесса».
Уход из группы не требует обязательных громких заявлений. Иногда достаточно спокойно обозначить ведущему и себе самому, что формат не совпадает с тем, как специалист понимает профессиональную безопасность и ответственность. Возможность на этом остановиться — уже часть сохранения собственной идентичности.
Поиск альтернатив с опорой на критерии
После выхода из такой группы возникает риск другой крайности — полного отказа от интервизии как формата. Чтобы этого не произошло, полезно перевести опыт токсичной группы в набор ориентиров: что именно оказалось неприемлемым и чего стоит избегать в дальнейшем. При выборе новой группы можно смотреть не только на харизму ведущего и приятность атмосферы, но и на более конкретные признаки:
- есть ли у формата ясное описание и договорённость о целях;
- проговариваются ли роли и рамки: что делает ведущий, что делают участники;
- как организована обратная связь: обсуждается ли кейс, а не личность специалиста;
- есть ли механизмы работы с нарушениями рамки и конфиденциальности, хотя бы на уровне обсуждения.
Иногда стоит на время опереться на более структурированные форматы — супервизионные мастерские, интервизии при ассоциациях, группы, где ведущий официально обучен модерации таких процессов. Это конечно не гарантия идеальности, но шанс увидеть другой вариант организации профессионального разговора. После токсичного опыта это само по себе бывает терапевтично. Появляется ощущение, что интервизия может выглядеть иначе и реально поддерживать работу, а не подрывать её изнутри.
Критерии безопасной интервизии и роль ведущего
После того, как я описала токсичные форматы легко создать равную по силе фантазию в другую сторону: будто безопасная интервизия — это место, где никого не задевают, всем всё нравится, а вопросы звучат только в мягком режиме. На практике поддерживающая группа вполне может быть острой, с непростыми обсуждениями и честной обратной связью. Разница в том, как эта острота организована.
Ясные цели и формат работы
В устойчивой группе участники понимают, для чего она существует. Цели не сводятся к общим словам вроде «рост» и «поддержка», а описаны рабочим языком: разбираем клинические случаи, уточняем гипотезы, обсуждаем этические дилеммы, смотрим на влияние личных реакций на ход работы. Отдельно оговаривается, чего в этом формате не будет. Например, здесь не проводится личная терапия, здесь не принимаются кадровые решения, здесь не обсуждаются взаимоотношения внутри коллектива за спинами участников. Такая конкретизация снижает риск подмены задач и помогает ориентироваться, с чем действительно стоит сюда приходить.
Структура встречи
Структура не означает жёсткий сценарий, но даёт опорные точки. Обычно это включает:
- порядок вынесения кейсов (как выбираем, кто сегодня в центре внимания);
- ориентировочные временные рамки на один случай;
- последовательность этапов: изложение, уточняющие вопросы, сбор гипотез, обсуждение вариантов действий, рефлексия.
Специалист, который приносит кейс, знает, чего ожидать: сначала его будут слушать, потом уточнять, потом думать вместе. Это снижает тревогу ожидания и освобождает ресурс для работы, а не для постоянного сканирования, «когда и откуда прилетит».
Формат обратной связи
Ключевой момент — фокус обратной связи. В поддерживающей группе обсуждают кейс, контекст, гипотезы, способы действий. Личность специалиста в центр не выносится.
Предлагаю нескольких простых принципов:
- отделять наблюдения от интерпретаций: «я слышу, что…» и «я думаю, что это может означать…» — это разные уровни высказывания;
- опираться на материал, который прозвучал, а не на фантазии о том, «какой вы человек»;
- говорить от первого лица, а не от имени некоего безличного стандарта.
Это, безусловно, не гарантирует отсутствия острой критики, но позволяет ее ограничить. Обсуждаются решения, аргументация, возможные альтернативы. Вердикты о «праве работать» и личностные ярлыки в такой рамке выглядят лишними и, как правило, оспариваются самим полем группы.
Достаточный уровень безопасности
Безопасность — не про комфорт любой ценой, а про предсказуемость и соблюдение границ. В интервизии это проявляется как минимум в двух вещах.
Во-первых, в обращении с клиентским материалом. Участники заранее знают, как будет обезличиваться информация, какие детали можно менять, что считается недопустимым к выносу за пределы группы. Случаи нарушения конфиденциальности не заметаются, а обсуждаются и приводят к дополнительным договорённостям.
Во-вторых, в обращении с уязвимостью специалиста. Возможность признать, что в каком-то месте трудно, не превращается в повод для выставления человека на всеобщее осмеяние или обесценивание. Никто не обещает «бережности» в эмоциональном смысле, но есть ощущение, что группа не будет использовать слабые места участника в иных контекстах — профессиональных, личных, публичных.
Ведущий как хранитель рамки
Роль ведущего в безопасной интервизии выходит за пределы простой модерации. Это человек, который следит за тем, чтобы обсуждение оставалось в границах заявленного формата и не скатывалось в обесценивание, переход на личности или неструктурированные «разборы» участников.
Ведущий:
- возвращает фокус к кейсу, когда разговор уходит в обсуждение личных качеств специалиста;
- замечает моменты, когда шутки или резкие формулировки начинают подрывать доверие в группе;
- обозначает, где заканчивается интервизия и начинаются задачи супервизии или личной терапии;
- берёт на себя ответственность обсуждать нарушения рамки, а не делает вид, что «ничего не произошло».
При этом он не превращается в «властного судью». Скорее, задаёт тон: показывает, что клиническая точность и уважение к человеку могут сосуществовать. Людям в такой группе проще рискнуть и принести действительно сложный случай, потому что есть ощущение, что процесс не выйдет из берегов.
Роль профессиональных сообществ и ассоциаций
На уровне сообществ и ассоциаций тема интервизии долгое время оставалась в тени: много внимания уделялось терапии, супервизии, этике работы с клиентом, а вот группам коллег — значительно меньше. В итоге интервизия есть почти у всех, но представление о том, какой она бывает, складывается в основном по личному опыту.
Потенциальная зона ответственности профессиональных объединений, как мне кажется, ясна. Во-первых, это ориентиры. Не нужен жёсткий регламент «как правильно», важнее рамочные рекомендации: какие задачи разумно отдавать интервизии, какие форматы считаются минимально безопасными, какие базовые элементы рамки желательно проговаривать до начала работы группы. Такие документы могли бы стать точкой опоры для тех, кто только начинает организовывать встречи, и аргументом для участников, когда они пытаются обсуждать формат, а не личные обиды.
Во-вторых, это обучение ведущих. Умение разбирать кейсы и клинически мыслить ещё не означает умение держать группу. Модерация интервизии — отдельная компетенция: работа с границами, управление групповым напряжением, остановка обесценивания, разведение задач (кейс, личная реакция, конфликт в группе). Когда это проговаривается и поддерживается официально — через курсы, спецмодули, мастерские для ведущих, — меньше соблазна воспринимать жёсткий или хаотичный стиль как единственный возможный.
В-третьих, место интервизии в этических и методических документах. Там, где в кодексах и стандартах появляются хотя бы несколько пунктов о том, как обращаться с клиентским материалом на группах, какую ответственность несут ведущие и участники, как обсуждаются нарушения конфиденциальности, разговор о токсичных форматах перестаёт выглядеть частной обидой. Появляется общий язык: можно говорить «здесь страдают профессиональные критерии», а не только «мне тяжело».
И наконец, важна работа с самим языком описания небезопасных практик. Пока у специалистов нет слов, чтобы назвать происходящее, любое обсуждение упирается в формулы вроде «это просто жёсткая школа» или «здесь слабонервным не место». Если же в профессиональном поле появляются статьи, доклады, дискуссии про ранящие форматы интервизии, пространство для честного разговора расширяется. Можно обсуждать не людей, а устройства процессов, не растаптывая при этом реальный вклад тех, кто когда-то эти процессы запускал.
В заключении статьи хочу заметить, интервизия сама по себе ничего не гарантирует. Она не делает работу с клиентами ни безопаснее, ни опаснее по определению. Всё решает конкретная организация процесса: рамка, роли, договорённости, стиль ведущего и способы, которыми группа обращается с уязвимостью — своей и клиентской.
В поддерживающем формате интервизия действительно становится частью профессиональной инфраструктуры. Она помогает выдерживать сложные случаи, расширять взгляд, замечать свои слепые зоны так, чтобы это не разрушало ощущение опоры. В токсичном — та же форма, те же слова и даже похожий регламент могут запускать противоположные процессы: усиливать стыд, сужать практику, отрывать специалиста от реалистичного клинического мышления и лишать клиентов той косвенной защиты, на которую они вправе рассчитывать.
Выход из токсичной группы — это не про «не выдержал жёсткости», а про согласие опираться на профессиональные критерии. Если формат стабильно подрывает ответственность перед клиентом и собственную способность думать, продолжать участие становится сомнительным решением. Важно не только то, что чувствует отдельный человек, но и то, какие последствия для работы имеет эта форма взаимодействия.
При этом выход из подобной интервизионной группы не обязывает к одиночеству. Вполне возможно находить другие группы и другие форматы — более структурированные, более прозрачные, с ясным контрактом и уважительной рамкой. Часто уже сам опыт такой встречи меняет внутреннюю картину: становится видно, что профессиональный разговор может быть глубоким, честным и при этом бережным к участникам и клиентам.
Невозможно дать 100% гарантию, что появление новых членов группы, даже если они заранее были ознакомлены с правилами, не создаст ситуации, где могут прозвучать токсичные формулировки. Однако, возможность обсуждать и открыто называть вещи своими именами + позиция ведущего могут помочь справиться с подобным. Если вы узнаёте себя в описании токсичных групп и ищете другой опыт, можно опираться на эти критерии — и при выборе моих групп, и при поиске любого другого пространства, где хочется не только «держать удар», но и работать по-взрослому, в интересах клиента и собственной профессии.
В данной статье мне хотелось обозначить проблему, которую можно легко обнаружить в профессиональном сообществе и я буду рада обсудить в комментариях к статье ваше мнение, коллеги.
