Популяризация психологии приводит к повсеместному использованию в обиходе пси-словаря одновременно с угрожающим смыслу уплощением психологических концепций и терминов. И теперь даже весьма образованные и неглупые люди используют пси-словарь с коробящей огульностью.
Например, в повседневных разговорах регулярно звучит термин «проекция», причем, в значении почти оскорбительном!
Фраза, брошенная в качестве контраргумента: «это всё твои проекции!», — подразумевает чуть ли не то, что собеседник — «дурачок», с намерением покончить с ним и любой его попыткой наладить коммуникацию.
А что, в сущности, плохого в проекциях?
Да, в профессиональной литературе по психодиагностике проекция в качестве защитного механизма — относится к категории примитивных. Но, во-первых, примитивная здесь используется в значении «раняя», «первичная», а не «простейшая». Как если бы всякого младенца называли примитивным только потому, что он еще не говорит.
Во-вторых, в той же литературе проекция уже давно не интерпретируется изолированно от интроекции и/или идентификации. То есть, гораздо более корректно обращаться к проективной идентификации, но в языке обывательского сутяжничества с претензией на его психологизм — нет никакой проективной идентификации с её двухсторонним характером и сложностью, а есть только «это все твои проекции, дурачок!».
Например, если человек ощущает агрессию от другого — вполне может быть, что агрессиия эта — в значительной мере — его собственная. Как раз и спроецированная (и атрибутированная) другому.
А ощущение «агрессивных проекций» со стороны другого — проекция и есть. Только не этого «агрессивного другого», а собственной агрессии субъекта, которую в качестве «своей» он не может вынести и поэтому распознать. И теперь собственная агрессия (неосознаваемая и отщепленная) — приписана другому. А от внешнего другого, в отличие от внутренних разрушительных агрессивных импульсов — можно сбежать или защититься: быть недоверчивым, отстраненным, настороженным, готовым к нападению — и таким поведением, действительно, пригласить этого другого к более агрессивным проявлениям в отношении себя.
Схема такая: спроецировал — идентифицировался с собственной проекцией — стал вести себя сообразно ре-интроецированной проекции — пригласил своим поведением другого к отыгрыванию своей проекции. Не переживайте, если вы с первого раза схему не поняли — это даже пси-специалисты не всегда понимают.
Также, помимо защитного образования, — проекция (проективная идентификация) — это, ПРЕЖДЕ ВСЕГО, способ невербальной коммуникации. Это «язык», если угодно. Причем, на этом дословесном «языке» осуществляется подавляющая часть коммуникации между (всеми) людьми.
Мы обучаемся этому с рождения, до появления речи, и эта коммуникация (и даже в некотором роде форма мышления: скорее, не-мышления, — но уже чего-то большего, чем коммуникация) — более глубинная, ядерная, корневая, если хотите! Пусть и, по большей части, неузнанная самИм её актором. И она может быть пугающе ригидной даже у людей, обладающих богатым, тонким, я бы даже сказала — изящно художественным — вербальным языком!
«Это всё твои проекции!» — весьма агрессивное заявление. Это «кляп», это нежелание иметь дело с другим и его отличиями. Поскольку любые отличия в случае, скажем, пограничной организации — это про предательство, утрату, разрыв, брошенность на произвол судьбы.
Бион находит эти проявления признаками психотической личности (не в психиатрическом смысле). Такая личность использует проекцию тотально: не с целью модификации невыносимых переживаний, а с целью «опоржнения» психики от любых содержаний. В результате такого «выпрастывания себя наружу» — всё плохое оказывается атрибутированным другому. В результате субъект теряет возможность обрести «хорошего другого вовне», поскольку всё вокруг окрашивается проекциями деструктивных и разрушительных примитивных импульсов и превращается в ужасный «субъективный объект», с которым личность вынуждена поддерживать отношения, чтобы не обрушиться в смертельное переживание утраты себя (через тотальное проецирование).
Если «психотическая личность» начинает говорить (как правило — весьма агрессивно) про проекции извне — это крик отчаяния. Поскольку психотическая личность даже не может позволить себе взять предоставленную помощь, т.к. эта помощь исходит от другого, а значит, зависит от его благосклонности.
Любая помощь предполагает признание зависимости и пассивности того, кто в ней нуждается. А психотическая личность не может получить помощь или удовлетворение в пассивации, на которую должна еще и согласиться. Это вызывает невыносимое переживание младенческой зависти-к-груди, когда младенец скорее умрет с голоду, чем согласится с тем, что молоко принадлежит не ему. В такой ситуации единственный шанс выжить — быть накормленным «насильственно», чтобы пассивность не была распознана, как собственный выбор.
Как следствие — единственно доступной формой отношений, где возможно удовлетворение — становятся отношения с тираном без возможности сопротивления «насильственному окармливанию». Но даже в таком изуверском варианте отношений (например, с терапевтом) — может начать вырисовываться что-то хорошее, обнадеживающее. Пре-концепция (предчувствие) появления хорошего объекта. Который способен выносить, интегрировать, контейнирвоать и детоксифицировать отравляющие проекции «психотический личности».
Но даже такое пред-ощущение может обрушить самость в переживание невыносимой зависти (к самой контейнирующей способности груди-матери-аналитика) и спровоцировать то, что Бион описывает, как «нападение на связи». Из-за невозможности выносить фрустрацию — психика пациента нападает на саму связь с хорошим объектом, на коммуникацию с ним, на свой собственный аппарат восприятия и мышления. Чтобы атаки на хороший объект вместе со следами разрушений в нем — не были распознаны, а проекции вместе с невыносимой болью и виной — не могли быть возвращены и осмыслены.
Повсеместное приписывание партнеру по коммуникации «проекций» в качестве претензии-обвинения в эмоциональной тупости — это требование, адресованное к внутреннему объекту (родительскому месту). Требование, чтобы родительский объект всецело, безоговорочно и в полном объеме взял на себя вину за все страдания, которым подвергался субъект. Чтобы субъект почувствовал свою полную непричастность (безвинность) к бесконечному воссозданию страданий в сценарии своей жизни и «убийству» своего хорошего объекта.
Если такая интенция регулярно адресуется терапевту — это может свидетельствовать о приближении к «пиетическому» периоду анализа, где аналитик должен взять на себя вину (первичного) объекта клиента. Об этом очень хорошо написано у Гротштейна в «Но в то же время на другом уровне».
И, казалось бы, у аналитика есть интерпретативные и другие приемы, чтобы принять в себя вину примордиального объекта клиента, избегая излишней реалистичности происходящего «здесь и сейчас», не допустив профессионального суицида, НО пограничный (психотическая личность по Биону) пациент не способен «увидеть» отличия между спроецированным в терапевта объектом — и самим терапевтом.
Для такой организации личности интеграция разных уровней (актуальной ситуации, отношений переноса, объектного уровня, бессознательной коммуникации, вербальной манифестации) недоступна: терапевт может быть или только «грудью» — то есть функцией немедленного и всецелого удовлетворения, отклонения от которой переживаются, как предательство. Или только терапевтом — обезличенным, расчеловеченным, — воспринимаемым институционально: «нанят на работу, с которой не справляется». Или только ужасным «субъективным объектом», сотканным из проекций деструктивных разрушительных импульсов и тенденций. Но никогда не всем этим вместе во всей многогранности и сложности человеческих отношений: ужасных и прекрасных одновременно.
Терапевт, само собой, тоже принимает участие в воссоздании такого образа — тем сильнее, чем он менее опытный, подготовленный, и, в конце концов, везучий. И даже если он искренне пожелает взять на себя «пиетическую виновность» — это не принесет желанного облегчения пациенту.
Терапевт лишь буквально станет «виноватым», «беспомощным» и «ни на что не годным».
Из-за отсутствия этой дистанции между внутренним объектом и внешним реальным объектом, из-за проницаемости контактного барьера между сознательной и бессознательной жизнью, из-за невозможности отличить мысль от действия, сны от фантазий, фантазии от реальности — пространство психотерапии не может стать для пограничной психики — «игровым».
Она не может «играть в реальность»… Все слишком по-настоящему, по живому. Как если бы дети, играющие в «казаки-разбойники» в самом деле убивали друг друга.
Когда аналитической паре (по множеству разных причин) невозможно подняться над уровнем «языка проективных идентификаций» — психоанализа, психотерапии не получится.
Для того, чтобы аналитическая терапия могла состояться — нужен зазор между этими двумя уровнями: проективных и интроективных идентификаций — и реальностью отношений с Другим, как с другим.
Без этого целительного зазора не получится осуществить осмысление и психическое вписывание катастрофы раннего развития, не получится «думать и помнить» о ней. Напротив, чтобы «не помнить» — придется бесконечно воспроизводить «убийство примордиального объекта» в лице (очередного) терапевта — чтобы вновь и вновь убеждаться в том, что Я и Объект способны после этого выжить.
