«Мифические существа, величественные в своей неопределенности» – так охарактеризовал влечения основатель психоанализа З.Фрейд [1]. Понятие, являющееся буквально фундаментом психоаналитической теории и практики, было им детально разработано в статье «Влечения и их судьбы» 1915 года. Эта базовая метапсихологическая работа начинается с постановки методологической проблемы отношения между эмпирическим и теоретическим, проблемы организации научной деятельности и формирования понятийного аппарата, и без этих рассуждений невозможно воспринять последующие заключения в правильном свете. Фрейд высказывает мнение, что «правильное начало научной деятельности состоит в описании явлений, которые затем группируются, классифицируются и вводятся во взаимосвязи. Но уже при описании нельзя не применить к материалу некоторые абстрактные идеи, которые берутся, конечно, не только из нового опыта» [3].
Таким образом, истинная наука не может начинаться с понятийного аппарата, который, тем не менее, составляет ее костяк. Ее возникновение в этом плане напоминает эмбриогенез, при котором нервная система возникает раньше, чем костная. Сначала регистрируются явления – потом вводятся их обозначения. Однако даже с началом с беспристрастной регистрации и описания явлений возникают затруднения, так как для описания чего-то нового приходится использовать смежные существующие термины, иногда подгонять их под явления, расширять их значение. Это напоминает задачу описания мифического существа, какое никогда прежде не встречалось человеку. В идеале для нового явления нужны новые слова, но их значение может теряться при описании опять же уже существующими словами. С одной стороны возникающий здесь вопрос, конечно, методологический, но с другой — он глубоко аналитический, побуждающий к рассуждениям о значении и бесконечной многозначности слов. На примере физики Фрейд замечает, сколь гибким должен быть научный аппарат, чтобы оставаться способным описать многообразие регистрируемых явлений в связи с появлением новых данных. И здесь автор приходит к важному методологическому выводу о ведении научной деятельности. Когда некое понятие впервые вводится, оно не может быть описано лишь определениями, без приложения эмпирического материала.
Рассматриваемая работа свидетельствует о том, что Фрейд подходит к разработке метапсихологии тогда, когда ее появление уже подготовлено обширной эмпирической базой, с детальными описаниями явлений, которых собралось достаточно, чтобы сформировать понятийный аппарат. И одним из первых его составляющих становится «влечение». Вопрос определения этого понятия стоял у Фрейда во многих работах, и он откровенно пишет, что влечения – базовое и в то же время самое загадочное понятие психоанализа, двусмысленное, пограничное между соматическим и психическим. Фрейд решительно берется за важнейшую задачу объяснить в статье это непростое «базисное» понятие.
Прежде чем приступить к аналитическому определению, автор отдает должное тому, что научному миру дала физиология, а именно представлению о раздражении. Влечение представляется раздражением для психики. Есть физиологические раздражители и раздражители, связанные с влечениями. Фрейд отмечает, что для описания можно «подвести понятие влечения под понятие раздражения», как это делается при первичном описании эмпирического материала некоторыми смежными, отвлеченными понятиями, о чем шла речь выше. «Но, — тут же поясняет он, — с самого начала мы не будем отождествлять влечение и психическое раздражение» [3]. Это принципиальное разведение происходит не только потому, что не одни влечения влияют на психику, а и по причине специфики самого явления. Влечения исходят не извне, а изнутри, и они не однократная, а постоянная сила. Эта сила требует не бегства, а удовлетворения. Раздражение действует как единичный толчок и устраняется порой единичным движением. Влечение же сила постоянная.
Здесь же стоит отметить принципиальное разведение таких понятий, как влечение и инстинкт. Последний является наследуемой, общей для всех представителей биологического вида «программой», которая «установлена по умолчанию». Влечения же возникают, и возникают в отношениях. Увы, мне не раз попадали в руки неудачные переводы Фрейда, в которых используется слово «инстинкт», но речь идет о влечениях. Приходится помнить об этой распространенной ошибке.
«Влечения и их судьбы» — должно быть, также один из первых текстов, в котором детально рассмотрены принципы удовольствия и неудовольствия. Фрейд утверждает, что функция нервной системы – устранение раздражений. Она стремится вовсе их не испытывать, но это возможно только в случае смерти. Влечения же, настоятельно требующие искать удовлетворения, не позволяют держаться в стороне от раздражителей. Принцип удовольствия и ощущение удовольствия/неудовольствия характеризуют способ преодоления раздражения – психический аппарат стремится к получению одного и избеганию другого. Описывая динамику воздействия влечений на психику, Фрейд пишет: «Любое влечение можно разложить на отдельные, разделенные во времени и одинаковые в рамках (любого) временного отрезка всплески, которые ведут себя по отношению друг к другу подобно последовательным извержениям лавы» [3]. В связи с этим описанием можно вспомнить метафору из фильма Ларса фон Триера — человек, идущий между фонарями. В данном контексте мне хочется несколько изменить ее. Человек стоит под фонарем, он чувствует удовольствие, представленное очень сильным светом. Но удовлетворить влечение до конца невозможно никогда, и под его ногами, куда не достает свет, есть небольшая тень. Человек движется вперед, и тень впереди него удлиняется, удовольствие становится все слабее, а из-за фонаря где-то впереди за его спиной начинает расти вторая тень – раздражение влечения. И когда человек достигает точки между двумя фонарями, свет очень слаб, а тени обступают его с двух сторон. Удовольствие и раздражение становятся условно уравновешенными — это тот уровень, который его психический аппарат может выносить. Он индивидуален. Эта точка иллюстрирует принцип константности, который гласит: психический аппарат стремится, чтобы уровень раздражения не пересилил определенный порог. Но человек идет дальше, и удовольствие постепенно исчезает, а тень впереди в виде раздражения становится максимально концентрировано черной под следующим фонарем. Раздражение невыносимо. И, стоя под этим фонарем, человек чувствует, что должен что-нибудь сделать. Судьба влечения и есть то, что он сделает, и возможные варианты имеют разнообразные комбинации.
Итак, влечению дается определение пограничного понятия между душевным и соматическим, «психического репрезентанта» возникающих внутри тела и достигающих души раздражителей, меры рабочей нагрузки, возложенной на душевный аппарат вследствие его связи с телесным. В статье Фрейд приводит ряд характеристик, с помощью которых влечение может быть описано. Единственная количественная его характеристика – это напор влечения, сумма его энергии и мера его требований к работе психического аппарата. Важное замечание здесь приводится насчет того, что любое влечение всегда обладает настойчивостью, даже если у него пассивная цель.
Цель же влечения – удовлетворение через устранение возбуждения в его источнике, а также через промежуточные цели. Здесь же стоит вопрос «целезаторможенных» (отклонившихся в какой-то момент от изначальной цели) влечений и частичного удовлетворения. Объектом влечения называется тот объект, на котором или с помощью которого оно может достичь цели. Это изменчивый, изначально не связанный с влечением элемент. Он должен обладать достаточной подвижностью, а если возникает сильная привязанность к нему – фиксация – это мешает получению удовольствия. Значит ли это, что удовлетворение, связанное с таким объектом, на котором возникла фиксация, не является частичным? Думаю, это зависит от конкретной «судьбы» влечения.
Источник влечения рассматривается все же как соматический процесс в организме, раздражитель которого репрезентуется в душевной жизни через влечения. Фрейд останавливается на предположении, что чаще всего он имеет химическую природу. Автор высказывает надежду на то, что в будущем физиология прояснит некоторые теоретические положения, но, кажется, они еще не оправдались, насколько это известно мне. Возможно, это и не столь важно, ведь, отдав должное физиологии, Фрейд все же следует неуклонной необходимости уйти от нее.
В статье «Влечения и их судьбы» вводится также первая условная дихотомия влечений. Первичные влечения делятся на две группы: влечения Я (или влечения самосохранения) и сексуальные влечения. Несмотря на широкое распространение, которое эта дихотомия получила в кругах довольно таки околонаучных, в данной систематизирующей работе Фрейд не настаивает на упомянутой классификации и признает ее «лишь полезной в данный момент вспомогательной конструкцией», объясняющей некоторые внутриличностные конфликты. Это конфликты Я и сексуальности в т.н. неврозах переноса, и именно они обусловили такое деление. Исследование других (нарциссических) неврозов, как пишет автор, пока не привело к новой формуле. Однако новая дихотомия влечений все же будет выведена Фрейдом, после 1920 года – влечения жизни и влечения смерти (или агрессивные влечения) (5).
Сексуальные влечения многочисленны, независимы друг от друга (имеют разные органические источники), а их целью становится удовольствие от функционирования органов. Видимо, этот тезис Фрейду пришлось прояснять в «Лекциях по введению в психоанализ» (2) после выхода рассматриваемой работы, так как обывателям могло показаться, что «удовольствие от функционирования органов» самодостаточно и не связано с сексуальностью (когда сосание или задерживание каловых масс ребенком сводится к удовольствию от функционирования органов, отрицается наличие у детей сексуальной жизни). И Фрейд дает пояснение, в котором разводятся понятия генитальное и сексуальное, с расширением последнего за пределы генитального, так же как прежде им же были разведены понятия сознательного и психического и революционно расширено последнее. Фрейд не отрицает удовольствия от функционирования органов, но обращает внимание на то, что элементы отступления от генитального удовлетворения встречаются во взрослой нормальной жизни и несомненно сексуально окрашены. А замещение при истерии только подчеркивает необходимость распространить термин сексуальное не только на генитальное.
Возвращаясь к «Влечениям и их судьбам», важно также отметить, что многочисленные сексуальные влечения сперва являются частичными. Поворотным пунктом развития становится синтез и подчинение всех частичных сексуальных влечений функции продолжения рода. Происходит их «объединение под приматом генитальности».
Сначала сексуальные влечения связаны с влечениями Я и лишь позже отделяются от них, но не все. Часть их остается присоединенными к влечениям Я, наделяя их либидиозными компонентами. В «Лекциях по введению в психоанализ» Фрейд также замечает, что влечения Я легче поддаются воспитанию, так как подчинены цели самосохранения; они рано подчиняются принципу реальности, и у них всегда есть объект.
Под судьбами влечений в статье понимаются в первую очередь судьбы сексуальных влечений. Возможно, как раз потому, что они больше нуждаются в трансформации, не готовы подчиняться принципу реальности и требуют формирования компромиссов. Но насколько отличаются от них в этом плане агрессивные влечения? Можно отметить, что влечение к агрессии тоже накатывает всплесками, с ним тоже приходится в какой-то момент что-нибудь сделать (пройдя «точку константности» между фонарями – от ощущения силы и уверенности к невыносимой боли). И часто его судьба очень далека от прямого удовлетворения, она требует компромисса с реальностью. И находит его.
Судьбы влечений – это фактически защита от них, от их раздражения, не считая прямого удовлетворения. В подавляющем большинстве случаев оно невозможно, и влечения могут подвергаться вытеснению (не допущению в сознание их репрезентантов) и сублимации. Полагаю, что вторая судьба получает наиболее широкое распространение, потому что, как говорил Фрейд в «Лекциях по введению в психоанализ», вся культура является сублимацией. И, с другой стороны, культура принуждает человека к сублимации – отклонению влечения от сексуальной цели. Интересно рассмотрение механизма сублимации в контексте детерминации научной и творческой деятельности (в частности в статье «Одно раннее воспоминание Леонардо да Винчи» (4)).
Другими возможными судьбами влечений являются превращение в противоположность (или реактивное образование) и обращение против собственной персоны. Реактивное образование может происходить через инверсию цели, смену активности на пассивность (разглядывать – быть разглядываемым) или через содержательную инверсию (любовь – ненависть). Другая участь – обращение против собственной персоны – сохраняет цель неизменной (причинять боль, разглядывать) при смене объекта на собственное тело.
Трансформация влечения никогда не происходит в полном объеме. Это будет заметно при рассмотрении детерминации садизма или вуайеризма. Мазохизм, как здесь считает Фрейд, всегда комбинация и обращения активности в пассивность, и обращения против собственной персоны (хотя есть примечание, что этот взгляд пересмотрен в «Экономической проблеме мазохизма» (5)). При неврозах навязчивости же происходит обращение влечения против себя без потери пассивности: садизм, например, трансформируется в самобичевание. По всей видимости, таков и механизм меланхолии, невозможной без агрессии.
Садизм в данной статье заслуживает отдельного рассмотрения, так как, видимо, стремится к совершенно особой цели – причинению боли. Среди первоначальных проявлений влечения причинение боли не играет никакой роли. Фрейд предполагает, что сначала ощущение боли появляется как мазохистическая цель, которая потом трансформируется в садистическую. Боль, как утверждается в тексте, связана с сексуальным возбуждением и обусловливает, как человеку может понравиться неудовольствие. Как же боль связана с сексуальным возбуждением? В более поздней работе «По ту сторону принципа удовольствия» автор пишет о либидиозном возбуждении, возникающем в ответ на механическое повреждение тела, и о нарциссическом сосредоточении либидо на пострадавшем органе (5). Возможно, это важный механизм выживания, и сексуальные влечения здесь тесно связываются с влечениями самосохранения. Избегание боли связано с избеганием возможного удовольствия или невозможностью избежать неудовольствия, так как служит отказу от прогресса и активности. Интересно и то, что происходит с влечением в случаях боязни агрессии. Такая боязнь, возможно, и есть конфликт влечений Я и влечений сексуальных? Метафорой такого предполагаемого механизма мог бы быть фильм «Бойцовский клуб» – именно через отказ от влечений к самосохранению, через примирение с болью, через отказ сопротивляться боли и агрессии герою открывается путь к собственной агрессивности, отстаиванию себя и изменению среды. Пусть это и утрированный пример, но, как мне кажется, механизм взаимодействия влечений он способен проиллюстрировать. Ощущение боли становится мазохистической целью – возвратным путем может развиться садистическая цель. И это возвращает субъекту активность.
Таким образом, садистическая цель – проявление насилия к другому как к объекту – является первичной. Если «от этого лица отказываются, замещают его самим собой», происходит превращение и цели, и объекта. Теперь ищется новое лицо, но уже в качестве объекта, который возьмет на себя роль субъекта и применит насилие. Мазохизм таким образом возникает из садизма, пассивное Я, как пишет Фрейд, в фантазии отождествляется с новым субъектом. Для чего процесс защиты от влечения приобретает такую сложность?
Возможно, из-за сопротивления агрессии, которое в культурной среде приобретает огромную силу. Желание проявления насилия становится совершенно неприемлемым для сознания, и его приходится «обходить десятой дорогой». Не меньшей сложностью характеризовался случай Шребера с его бессознательным противостоянием категорически неприемлемой для сознания мысли. При возвратном превращении мазохистской цели в садистическую, как описано выше, отождествление себя со страдающим объектом также имеет место.
Вуайеризм примерно так же возникает сперва направленным на другой объект, проходит через стадию отказа от объекта и перевода разглядывания на собственное тело. Цель же становится пассивной – быть разглядываемым, и возникает противоположность этого влечения – эксгибиционизм. Как и в случае мазохизма, вводится «субъект», который будет совершать активное действие – разглядывать. Впрочем, в обоих случаях имеется фантазия – представление об этом субъекте, которая может явиться самодостаточной. Даже если субъект не присутствует физически, в психической реальности он присутствует всегда. Точно также всегда присутствует особое удовольствие через идентификацию (с субъектом в случае пассивного полюса влечения (мазохизм, эксгибиционизм), с объектом в случае его активности (садизм, вуайеризм)).
Влечение к разглядыванию, однако, имеет еще более раннюю стадию – аутоэротическую. Лишь путем сравнения оно переходит к другим объектам. В итоге же все ступени развития влечения, как видно, продолжают существовать рядом друг с другом.
Говоря о развитии влечений, Фрейд пишет: «…судьбы влечений — обращение против собственного Я и превращение активности в пассивность — зависят от нарциссической организации я и отмечены печатью этой фазы» [3]. Эти судьбы влечений связаны с «защитами фазы нарцизма». Фаза нарцизма характеризуется обращением либидо исключительно на самого себя. Окружающий мир совершенно неинтересен. Но хотя аутоэротичное Я ребенка не нуждается во внешнем мире, он, будучи беспомощным, получает заботу родителей и вбирает ее, интериоризирует объекты, приносящие удовольствие, а также «выкидывает» проецирует на внешний мир то, что несет неудовольствие. Неудовольствием же для него становится раздражение влечения, с которым в силу беспомощности он не может ничего сделать. Если нет объекта, им может стать собственное тело, если влечение невыносимо – оно приписывается другому, субъекту. Вместе с импульсом влечения возникает его противоположность, и так порождается амбивалентность. Превращение любви в ненависть – самый распространенный случай амбивалентности, но не единственный. Здесь метапсихологическая статья подходит к одному из старейших вопросов, волнующих людей и по сей день. Что такое любовь? Точного определения не найдется. Сперва Фрейд выдвигает предположение, что это выражение всего сексуального стремления, но сам же отмечает, что это не вполне так. И, не вводя определение, он описывает явление в его динамике, в развитии, следуя собственному принципу научной деятельности. Самая первая стадия любви – упомянутая стадия нарцизма, «любить самого себя». Из нее возникают три амбивалентности: «любовь – ненависть», «любить – быть любимым» (фактически «активность – пассивность»), «любовь/ненависть – равнодушие». Любовь и ненависть никогда не насыщаемы, как и любое влечение. И их судьба в течение жизни будет вновь подобна выбросам лавы.
Чтобы лучше понять амбивалентность, необходимо рассмотреть три полярности душевной жизни. Импульсы влечений подвергаются их воздействию. К ним можно свести по сути и судьбы влечений. Эти три полярности: экономическая («удовольствие – неудовольствие»), биологическая («активный – пассивный» (позже сливается с «мужской – женский»)) и реальная («субъект (Я) – объект (внешний мир)»).
Особое внимание уделяется последней полярности. Нарцизм со свойственным ему аутоэротическим удовлетворением, как уже было отмечено, характеризуется безынтересностью к внешнему миру – это переживание возникает первым. Первичное Я аутоэротично и не нуждается во внешнем мире. Однако оно получает и вбирает объекты, связанные с влечением к самосохранению – они становятся источником удовольствия, а внутренние импульсы влечений – неудовольствием. Механизмы проекции и идентификации возникают на этой стадии. Так называемое «наслаждающееся Я» ставит удовольствие выше всех остальных свойств. После проекции во вне всего, что было связано с неудовольствием, возникает полярность «субъект (Я)-удовольствие – объект (внешний мир)-неудовольствие» (последнее ранее было безразличием).
Так с появлением объекта появляется новая противоположность любви – ненависть как отношение к внешнему миру, вносящему раздражение. Безразличие становится теперь лишь частными случаем ненависти. Возникает полярность «удовольствие – неудовольствие» («любовь – ненависть»). Нарциссическая ступень сменяется объектной. Удовольствие и неудовольствие означают отношения Я к объекту (либо он притягателен, либо его хочется оттолкнуть или даже уничтожить). При этом объекты, служащие сохранению Я не вызывают любви – человек в них просто нуждается, в отличие от объектов сексуальных. Ненавидит же Я все объекты, удовлетворению каких влечений они бы ни мешали. Отсюда следует важный вывод: любовь и ненависть имеют разное происхождение и развитие. Любовь фактически не превращается в ненависть.
Итак, любовь в своем развитии сначала нарциссическая и аутоэротичная, потом она переходит на объекты, которые присоединяются к расширившемуся Я. Она выражает моторное стремление к ним, как к источникам удовольствия – сначала через поглощение, позже через стремление к овладению объектом, даже если в процессе он будет поврежден или уничтожен, и лишь в итоге она становится противоположностью ненависти, на генитальной стадии.
Фрейд приходит к заключению, что ненависть древнее, она исходит из первоначального отторжения раздражающего внешнего мира нарциссическим Я и связи его с влечением к самосохранению. Фактически, когда любовь уходит, а ненависть примешивается, возникает лишь видимость превращения любви в ненависть. Мотивированная реальными причинами ненависть может сочетаться с регрессией любви к ее садистической стадии. Такая ранняя садистическая любовь ребенка (к игрушке) проиллюстрирована в сказке «Вельветовый кролик» М. Уильямс: «К тому времени, как ты становишься Настоящим, почти вся твоя шерсть выдирается, глаза выпадают, крепления расшатываются, и ты становишься очень потрепанным». В сказке буквально сказано, что платой за сильную детскую любовь становится боль.
В итоге три амбивалентности и три полярности душевной жизни условно сводятся вместе. Но после прочтения остается вопрос: действительно ли существуют три амбивалентности? В частности, Рождественский Д.С. в докладе «Легенда об агрессии и ее влияние на психоанализ» говорит о поиске баланса в дихотомии «любовь/ненависть – безразличие» (или «сближение – отдаление») как единственной возможной. Ненависть же он рассматривает в таком контексте как возможное выражение любви: «Я знаю, что тебя моя ненависть не сломает». Но не регрессия ли это к стадии садистической любви, о которой сказано выше? Или же это высшая степень доверия: «Я верю, что тебя это не сломает»? Может быть, имеет место проекция на объект идеализированной фантазии о нем, или, возможно, о себе: «Я хочу, чтобы тебя нельзя было сломать, и я хочу, чтобы меня нельзя было сломать». Вероятно, детерминация окажется сложной и множественной.
Еще одно размышление, на которое наводит статья «Влечения и их судьбы», касается слова «увлечения». На мой взгляд, оно в первую очередь связано с некой страстью, заполняющей частную жизнь объектами и делами, которые в повседневности могут называться «для души». Они определенно наделены притягательной силой и становятся объектами сублимированного влечения, но интересна и та власть, какую они захватывают над душевной жизнью. Это власть, которой хочется отдаваться. И, видимо, это проявление всей сущности влечений: они являются «двигателями прогресса», побудителями развития личности.
Литература:
1. Змановская Е.В. Современный психоанализ: теория и практика. – СПб.: Питер, 2010.
2. Фрейд З. Введение в психоанализ. – СПб.: Питер, 2007.
3. Фрейд З. Влечения и их судьба: сборник. – М: Эксмо-пресс, 1999.
4. Фрейд З. О психоанализе. Леонардо да Винчи. – Харьков: Фолио, 2009.
5. Фрейд З. Я и Оно: сборник. – М.: Эксмо, 2015.
