Сюжет
Действие фильма (снятого по одноименному роману австрийской писательницы Эльфриды Елинек) разворачивается в современной Вене, где живёт и работает главная героиня — Эрика Кохут, талантливая пианистка и строгий преподаватель Венской консерватории. Ей около сорока, она известна своей безупречной техникой и жёсткими требованиями к студентам.
Эрика живёт в небольшой квартире с пожилой, властной матерью. Мать следит за каждым шагом дочери, ограничивает её личную свободу и постоянно напоминает о своих несбывшихся надеждах стать матерью всемирно известной пианистки. Эрика, в свою очередь, подчиняется и сопротивляется одновременно: вспышки ярости сменяются смирением, а внешняя покорность сочетается с тайными увлечениями, которые привели бы мать в ужас, если бы она узнала о них. Так, например, Эрика посещает пип-шоу, наносит себе порезы и время от времени занимается вуайеризмом.
Любое живое, эмоциональное сближение вызывает у неё страх и отторжение, поэтому она предпочитает общаться с людьми исключительно на формальном уровне. Ситуация осложняется, когда она влюбляется в своего молодого студента — Вальтера Клеммера — обаятельного и самоуверенного представителя высшего венского общества, к тому же талантливого пианиста. Вальтер увлечен Эрикой и начинает добиваться её расположения. Их сближение развивается напряжённо и болезненно. Во время репетиции одного из концертов Эрика тайком подсыпает битое стекло в карман пальто своей наиболее перспективной ученицы Анны (ей не понравилось, что Вальтер помог Анне справиться со стеснительностью во время игры на фортепиано).
Полученная травма руки вынуждает Анну на время прервать музыкальную карьеру.
Тем временем Эрика, не чувствуя больше сил противостоять влюбленности в Вальтера, открывает ему свои тайные сексуальные фантазии и садомазохистские склонности. Она передаёт ему письмо, в котором подробно излагает, каким образом они должны заниматься сексом: она отводит ему роль Доминанта, который будет унижать ее и причинять ей боль. Для Вальтера эта исповедь становится шоком, вместо любви он начинает испытывает к ней отвращение.
Когда Вальтер в ужасе покидает квартиру Эрики, та, в отчаянии, пытается вступить в сексуальную связь с матерью. Мать пресекает ее попытки, делая вид, что ничего особенного не произошло.
Наутро Эрика делает попытку помириться с Вальтером, который все еще сохраняет к ней сексуальный интерес. Но примирения не происходит, Вальтер обращается с ней грубо и после очередного сексуального отказа Эрики он яростно нападает на неё и насилует.
На следующий день Эрика должна выступать в консерватории. Перед началом концерта она ждет Вальтера, в иллюзорной надежде, что он все же испытывает к ней какие-то теплые чувства. Но он лишь формально здоровается с ней, всем своим видом показывая, что ему на нее наплевать. Эрика остаётся один на один с собой, своей неразрешимой внутренней болью и всё тем же удушающим материнским контролем. В финале Эрика наносит себе ножевое ранение в грудь, выше сердца. Рана, видимо, не оказывается серьезной, она выходит из консерватории и идет по улице прочь от этого места.
Впечатления и размышления
Для того, чтобы понять перверсивно организованного человека, которым, безусловно, является Эрика Кохут, важно ответить на вопросы:
От чего пытается защититься перверт?
Какие аффективные переживания слишком опасны?
Эрика дважды наносит серьезные повреждения телу: (1) она режет свои половые органы с тем, чтобы продемонстрировать матери стекающую по ногам кровь; (2) в финале она протыкает себя ножом. В этих случаях тело, вероятно, переживается как опасный Другой – мать, и так как адресовать агрессию матери невозможно (Супер-эго определяет ее как могущественную и недосягаемую), атаке подвергается собственное тело.
Что касается первой из упомянутых сцен, французский психоаналитик Ж. Шаффер предлагает нам интерпретацию, согласно которой Эрика пытается имитировать месячные. Шаффер отмечает:
Женская кровь или месячные — это то, что делает девочку женщиной, и что становится ей видимым, а также отмечает ее созревшую женственность и открывает ей до этого вытесненную вагину.
Сложно точно сказать, о чем именно здесь идет речь. Возможно, Эрика хочет транслировать матери свое превосходство: я – женщина, ты – уже нет. Но мы должны иметь в виду, что эпизод со шрамированием следует сразу же за сценой экзамена Вальтера, во время которого, слушая его, Эрика начинает осознавать, что влюблена. Тогда шрамирование – это имитация дефлорации, это способ показать матери, что она принадлежит кому-то еще – мужчине, а не ей. По крайней мере, эта версия кажется мне довольно логичной. Сама Изабель Юппер – исполнительница роли Эрики — комментирует символизм сцены следующим образом:
Любовь к Вальтеру проникает в нее, это ранящее проникновение, она, возможно, предчувствует, что эта любовь никогда не сможет стать счастливой, но это так же и предмет ее гордости, превосходства над матерью, и протест против матери.
Не будем забывать, что перверсивный сценарий реализует попытку превратить пассивное в активное и овладеть таким образом собственной болью, изначально причиненной матерью, которой было невозможно противостоять.
Следующий важный, на мой взгляд, момент касается неспособности перверта соединить на психическом уровне мужское и женское. В норме мужское переживается как потентность, то есть как способность воздействовать на мир и выражать себя. Женское же репрезентирует рецептивность как способность что-то брать как из внешнего мира, так и из собственного внутреннего мира с тем, чтобы использовать это для жизни. Тогда перверсия представляет собой способ бессознательного отыгрывания/разыгрывания неудовлетворенности с целью справиться с дисбалансом в этой двойственности.
В этом ключе также может быть полезна идея зональной спутанности Д. Мельтцера, который говорит о смешении женского и мужского, о наделении первертом половых органов доэдипальным содержанием:
На символическом уровне половые органы, которые так важны в эдипову фазу, наделяются доэдипальным значением: влагалище и пенис не могут обрести свою сексуальную символику, а приобретают те же символические значения, что и грудь, рот и анус, и соответственно функции питания, наказания и удерживания.
Таким образом, разделения на женское и мужское не происходит: границы между одним и другим не формируются. Пенис любовника может переживаться как материнский фаллос: как нечто могущественное и вместе с тем уничтожающее. Неудивительно, что оральный контакт с мужчиной вызывает у Эрики рвоту. Вообще вся сцена в мужской раздевалке воспроизводит отношения в матерью: как с объектом, который вызывает желание, страх, невыносимый гнев и отвращение одновременно.
Однако Эрика пытается, как может (а возможности ее сильно ограничены) что-то с этим сделать. Например, сцена в туалете. Занимая доминантную позицию по отношению к Вальтеру, унижая его, Эрика пытается обрести контроль и могущество, символически — не столько над Вальтером, сколько над матерью, наказать мать, победить ее.
Многие сцены фильма и, конечно, потрясающее мастерство Изабель Юппер, показывают нам, насколько Эрика затоплена ненавистью, насколько переполнена примитивной агрессией: Танатосу нечего противопоставить, Эрос убит отсутствием раннего опыта любви и заботы. Героиня совершает попытки сексуализировать агрессию, но ей доступны только патологические формы сексуализации, защищающие от эмоциональной близости. Она ищет в этих суррогатах разрядку невыносимого напряжения, возникающего из невозможности переработать (альфабетизировать, как сказал бы У. Бион) травматический опыт.
Героиня – фетиш (частичный объект) для своей матери. Она — материал, который мать использует для реализации садистического могущества, для разрядки агрессии, вызванной, вероятно, собственными травмами. Скорее всего, мать спасается от пугающей пустоты и отчаяния, так как во всех сферах жизни она потерпела крах (она не состоялась профессионально, ее муж сошел с ума), и лишь рождение Эрики – ребенка с выдающимися способностями – дало ей возможность компенсации личных разочарований и неудач. Мы с большой долей вероятности можем предположить, что эта история – трансгенерационная, что мать Эрики несет бремя тяжелых травм, полученных в отношениях с собственными родителями: травматик, не переработавший свой повреждающий опыт и утративший Самость, часто становится родителем перверта/психотика.
Вернемся к Эрике. Итак, Эрика не знает других отношений, кроме использования и лишения субъектности (в ее опыте стабильно присутствует только плохой объект), поэтому и она сама фетишизирует — лишает человеческого, живого — любого, кто пытается к ней приблизиться. Она постоянно воспроизводит травматический опыт, стремясь обратить детскую травму в своего рода триумф, пропитанный жаждой мести (что иллюстрирует уже упомянутая ранее сцена в туалете). Таким образом реализуется попытка скомпенсировать собственное бессилие, позицию вынужденной жертвы и трансформировать их во власть и доминирование через идентификацию с агрессором (матерью).
Эрике интересен только перверсивный секс, дающий иллюзию тотального контроля, потому что нормальная сексульная близость (нормальный генитальный половой акт) требует стабильного и интегрированного «Я», так как предполагает попадание во временное слияние с Другим, непереносимое для перверта из-за актуализации страха поглощения и аннигиляции, то есть страха быть проглоченным, инкорпорированным или серьезно поврежденным (Дж. Макдугалл).
Мать заслоняет собой все, доступ к формированию зрелого Супер-эго через идентификацию с фигурой отца закрыт, поэтому не происходит усвоение норм и ограничений реального мира и не интериоризируется генитальная модель отношений, в которых границы Другого и ценность Другого играют основополагающую роль. В психическом аппарате главенствуют анальные ценности, связанные с доминированием и превосходством. Данное утверждение верно не только для Эрики и ее матери, но также и для героя.
Действительно, мужчина, как будто бы влюбившийся в Эрику («как будто бы» здесь ключевой оборот), не менее садистичен, чем мать и дочь. Он НЕ случайно увлекается Эрикой и НЕ случайно поступает с ней столь ужасным образом.
Когда герой – Вальтер — впервые появляется в фильме, наблюдая за выступлением Эрики на домашнем концерте, вслушиваясь в чарующие звуки музыки, рожденные ее исполнительским искусством, моя неискушенная часть шепчет: «Какой потрясающий парень!». Он молод, красив, умен, талантлив, богат… Вот же повезло той, которую он полюбит!..
Но далее, по ходу развития сюжета, мы наблюдаем, как этот романтический герой превращается в жестокого и бессердечного палача – по мере того, как его мужскому самолюбию наносятся раны. В итоге, Эрика получает новую травму огромной силы, травму той же самой природы, которая сделала ее такой, какая она есть: ее используют, унижают и отвергают.
Почему так пугает этот фильм? Почему так тяжело его смотреть, особенно женщинам (я не раз слышала такие отзывы, и для меня самой – это сложное кино)?
Возможно, из-за того, что в гипертрофированной форме он показывает многим из нас ту часть, тот аспект отношений с собственной матерью, те бессознательные фантазии, с которыми мы совершенно точно не хотим иметь дело, считая себя гораздо более сепарированными, чем это есть на самом деле?..
Страх наказания/отвержения матерью и громадное, ненасытное желание быть любимой ею преследует многих женщин, проявляясь в широком спектре феноменов: от уподобления отношений с партнером («дай мне все, в чем я нуждаюсь») дочерне-материнским до казалось бы, анекдотичных страхов по типу «знала бы моя мама, что я курю!»: вдруг мама «заругает», «не поймет». На сознательном уровне такие явления воспринимаются как нечто «незначительное» или, того хуже «само собой разумеющееся», но на самом деле маскируют страх потери абсолютной материнской любви.
А сколько союзов, женских союзов, когда мать и дочь (взрослая), бездетная или с ребенком/детьми живут вместе, без мужчин, замкнутые друг на друга и организующие отношения таким образом, что в них никогда не было и не будет места третьему (Каролин Эльячефф и Натали Эйниш даже написали целую книгу, посвященную этой теме). Если у дочери на горизонте и появляется какой-либо мужчина, с высокой долей вероятности он окажется «плохим» (часто без кавычек), но в любом случае таким, которому не под силу трансформировать диадные отношения мать-дочь.
Отец Эрики сошел с ума и умер в психиатрической лечебнице. Что это был за мужчина? Ни книга, ни фильм не дают нам ответа на этот вопрос, оставляя пространство для фантазий. В любом случае, это не проявленный отец, оставивший ее без надежды на выход в Эдип, не давший ни закона, ни структуры, ни связи с реальности, ни поддержки в горевании.
Живущая «под присмотром» фаллической матери, Эрика безнадежно одинока. Говоря словами психоаналитика Андреа Селенцы, она существует «в своей единоличной вселенной, уходя от интерсубъективности». Ее горе заперто глубоко внутри, ее сердце бесконечно одиноко. Одиночество рождает отчаянную, яростную ревность и зависть, заставляет насыпать битое стекло в карман юной пианистки, получившей теплое, сочувственное расположение Вальтера: в этом как будто-бы есть предчувствие того, что к ней самой мужчина, в отношении которого она переживает что-то похожее на любовь, никогда ТАК не отнесется. Одиночеством пронизана и сцена с письмом, в котором описаны условия секса с Вальтером. Вот, что говорит об этой сцене Изабель Юппер в одном из интервью:
Она достает коробку и выкладывает из нее предметы. Но на самом деле она выкладывает на алтарь свое страдание. Она достает эту коробку из-под кровати точно так же, как маленькие девочки достают свои талисманы, которые они обычно хранят под кроватью. Это могут быть ракушки или что-то, напоминающее о каникулах. Эти ее движения ребенка, который достает свои сокровища, которые на самом деле являются атрибутами садомазохизма, неожиданно снова приобретают… приобретают очень метафоричный резонанс. Как если бы она показывала молодому человеку символическое отображение своих страданий. Здесь хлыст, здесь боль. Хотя ни хлыст, ни другие предметы в этой сцене не используются. У меня всегда возникает такая аналогия…
«Уже много лет я мечтаю о побоях», – говорит Эрика Вальтеру. Для нее это признание в любви. Она говорит, что теперь он будет отдавать ей приказы, говорить, что ей надеть, открывает шкаф с одеждой и спрашивает, какой цвет нравится ему… Это так пронзительно грустно. Потому что за всем этим ужасом стоит мать, все выбирающая за нее и отдающая приказы, мать, от которой она таким образом пытается оторваться, заменив ее на Вальтера. Но Вальтер отказывается от нее ТАКОЙ, решительно и бесповоротно. Он влюбился в неординарную, талантливую женщину, а она оказалась неполноценной. И дальше, чтобы тень неполноценности не легла на него самого, он обращается с ней, как с кем-то третьего сорта, как с кем– то «бракованным».
В отчаянии Эрика пытается заняться сексом с матерью. Но сцена эта не столько про секс, сколько эмоциональную боль. Вновь процитирую Изабель Юппер:
Эта сцена вызывающа жестокостью чувств, а не сексуальной провокацией. Мы снимали бесчисленное количество дублей, и он [М. Ханеке] даже хотел прекратить съемку и говорил: «Все не то, Это мне не нравится»… В сущности, он хотел, чтобы внезапно произошел взрыв, эмоциональный взрыв… В одной из сцен мы обратили внимание, что локоть [Эрики] поднимается и пересекает экран, как крылышко цыпленка. Как только он увидел это, он взял этот дубль и сказал, что локоть – это великолепно, это выражение одиночества. Как будто он отделился от тела, стал самостоятельным и неконтролируемым. И благодаря этому образу он почувствовал, что сцена получилась, потому что это был символ… более красноречивый, чем искаженное лицо, или какое-нибудь более пошлое выражение чувств. Тело выдает себя. В данном случае … «проговорился» локоть. Он говорит об одиночестве. И о ранимости ребенка.
Вместо заключения
В фильме есть особый персонаж – Музыка. Персонаж, который беспощадно высвечивает одиночество Эрики. Музыка могла бы стать союзником героини в ее душевной жизни, позволяя выразить ее боль, ее тоску по любви, ее желания. Но этого не происходит, музыка живет как будто бы своей собственной жизнью.
На самом деле, у меня такая фантазия, с музыкой, как и с людьми, у Эрики не складываются настоящие отношения, они не выходят за рамки нарциссических, определяемых поиском совершенства. В музыке для Эрики нет катарсиса, нет любви, нет жизни.
И последняя сцена фильма, когда героиня, проткнув себя ножом, выходит на улицу, показывает нам фасад здания консерватории, напоминающий издали белые и черные клавиши рояля. Рояля, который остался для Эрики всего лишь инструментом, но так и не стал чем-то бОльшим…
Иллюстрации к статье: кадр из фильма «Пианистка» (La Pianiste), реж. Михаэль Ханеке, 2001.
