Как часто мы слышим от разных людей сетования по поводу того, что им что-то в их жизни не нравится? Что он(а) от этого устала(а), что не может больше это терпеть, хочет, чтобы это как можно скорее прекратилось. Например, отношения. Отношения, в которых человек страдает – должны прекратиться. Но как-то сами собой. Не сам человек должен их прекратить, а эти мучительные отношения, словно одушевленные, должны «прекратиться», «закончиться», «не быть».
Подобными формулировками человек отчуждается от отношений, как следствия своего выбора – и становится в позицию объекта собственных отношений. Почему же тогда он находится в них так долго, если – как заявляет – совсем не хочет? Потому что субъект, как правило, не может присвоить, провозгласить «своим» – то, что ему не нравится. То, что приносит страдание; что является [не]удовольствием. Если я делаю что-то, что мне не нравится – это делаю не я, а оно делается само, или кто-то проделывает это со мной.
Не он выбирает замужнюю женщину, не она ходит на ненавистную работу, не они выжили кого-то из коллектива по национальному признаку, — «так вышло». А если спросить человека прямо: «почему все твои женщины – замужем?», «почему ты 5 лет не уходишь с этой работы?», «почему у вас в коллективе только славяне?», — он утопит вас в искусно сплетенном нарциссическом алиби из рационализаций, отрицаний, раздельного мышления и проч., и проч.
Поскольку признать, что в отношениях, скажем, любовного треугольника, которые приносят человеку страдание (в этом, действительно, можно не сомневаться) – он получает еще и наслаждение – для субъекта немыслимо. Наслаждение не прямое, очевидное – а имплицитное, «изнаночное». Как, скажем, удовольствие от массажа болезненной точки, достижимое только благодаря появлению этой точки.
Больше того, мы распознаем удовольствие только в контрасте с неудовольствием, в сладостном избавлении от напряжения [неудовольствия]. Человека, имеющего возможность каждый день съедать любимый десерт – вытошнит им уже к концу недели. И в этом «месте» удовольствие для него будет утрачено, но с какой силой оно вернется после двух месяцев ковидного безвкусия!
Хорошо, с пирожными и массажем более-менее понятно, но что за удовольствие – спросит здравомыслящий человек – от ругани с родителями? Например, когда кто-то говорит: «ненавижу ездить домой к родителям – пилят меня каждый день, как и всё моё детство! Поеду в этом году на два месяца!»?
Сомнительное удовольствие, как будто. Не такое уж и сомнительное, если развернуть историю человека ретроспективно. В детстве субъекта родительские требования и невозможность им противостоять – сказались на его психике чрезвычайно травмирующим образом. Но теперь, в позиции взрослого, активного субъекта, а не беспомощного объекта родительских воздействий, субъект может не только выносить эти воздействия, но и противостоять им, давать отпор.
Теперь психика субъекта [успешно] овладевает теми ситуациями, в которых капитулировала в детстве. И это не просто удовольствие, это даже своего рода триумф! Но как до него добраться, если не воспроизводить эти травматические события? Ведь ни в каком другом «месте» субъективное переживание подобного триумфа больше не обретается, не испытывается — пусть и не до конца осознанно.
Как видно, с [человеческим] удовольствием не все так однозначно, как кажется на первый взгляд. Это парадокс самой жизни. Ведь она дарит нам своё [непрошенное] прибавочное наслаждение только благодаря своей конечности. То есть, буквально смерть дарит нам наслаждение [жизнью], придавая этому наслаждению неизбывно горькое послевкусие.
Поэтому обнаружение и присвоение «непопулярных», «неочевидных», «неоднозначных», оттого лишь субъективно истинных (истинно субъективных) форм удовольствия – одна из амбициознейших задач психики.
